Сборник рассказов

- Мама, мама! - вопил двухголовый, носясь по комнате.

Медведь с рычанием накидывался на пустоту, видимо, он уже весь мир принимал за привидение и хотел перегрызть миру горло.

Труп упал на пол и в истерике, как баба, стал дрыгать ногами. Двухголовый повернул одну голову к нему (другой искал неуловимого Павлушу) и вдруг бросился к трупу. Тут же они сплелись в непотребной ласке, одна голова впилась в проваленный рот трупа, другая же поникла у него на плече, и труп синей и разлагающейся рукой поглаживал эту голову, словно любящая мать, когда успокаивает не в меру нервного ребенка.

Медведь выл около них, как волк на луну, подняв голову вверх. Один зуб у него сломался и, выпав из пасти, валялся в тарелке.

Голос Павлуши исчез, и его присутствие было почти неощущаемо.

Вдруг распахнулось окно, и в окне прогремел голос духа, голос Павла, но уже резко измененный, иной, более суровый, но с еле уловимым потоком тайной грусти:

- Что вы все воете и извиваетесь, как призраки на дне... Неужели вы ничего не поняли?.. Ведь провоцировал я вас, провоцировал, говоря о Божьей несправедливости, искушал... слабосильные... и увидел, как вы мучаетесь в неразрешимой попытке понять то, что понять человекам невозможно... Прыгайте, пляшите... Вам ли понять Бога... Непостижимо все это, непостижимо!.. Прощайте, дорогие.

Крыса

Однажды летним хохотливым днем я вышел на улицу, раздираемый, как всегда, двумя противоположными, но обычными для меня аффектами; сексуальным бредом и желанием выпить. После долгих мучительных колебаний я отдал предпочтение последнему и завернул в грязную, полусумасшедшую пивнушку на углу. Усевшись за столик, я огляделся. Вокруг покачивались в своем пьяном плясе круглые красные морды людей; кто-то мотался из стороны в сторону, другие плевались, пели песни, перешептывались. Среди всех плавно проплывали, как жирные лебеди, сочные, до невозможности аппетитные, лишь слегка задумчивые официантки. Их пухлые тела, высовывающиеся из платья белизной шеи и лица, казалось, были пропитаны пивом, воровством и долгим тягучим сладострастием.

Мне отчаянно захотелось укусить в живот одну из них. Единственное, что меня спасло, это раздавшийся рядом плеск водки, который сразу настроил меня на более возвышенный лад. Около меня стоял толстый рваный обыватель со стаканом алкоголя. Он пил понемножечку, глоточками, но после каждой порции принимался долго и по-нездешнему хихикать с таким видом, точно он перехитрил весь мир.

- Что сильнее, водка или смерть?! - вылупил он на меня глаза.

Я икнул и задумался.

- Вы знаете, у меня цирроз печени, - брякнул он. - Каждый стакан водки в 3-4 раза укорачивает мою жизнь... Но я пью... Потому что, пока я выпивши, смерти нет, а есть одно благоденствие... Значит, водка покрепче смерти!

Вокруг раздавался глухой, обрывистый рокот. Обыватели, пугливо озираясь на стены и друг на друга, вытаскивали из засаленных карманов четвертинки и поллитровки.

От льющейся в стаканы водки стоял такой гул, словно поблизости был добрый матерый водопад. В это время в пивнушечку нежненько, как ангелочек, вошел он. Первым делом он почему-то устремился ко мне и занял единственное свободное место (столик был на двоих). "Он" был стройненький, худенький молодой человек с нервически-изломанным, но необычайно грязным, замазюканным лицом. Его беспомощные женственные ручки высовывались из рваных пятнистых рукавов пиджака.

- Боюсь! - громко выдавил он из себя.

Я посмотрел на него и налил в стакан водки.

- Боюсь! - еще громче крикнул он и оглянулся.

- Кто же вас напугал? - тихонько спросил я и погладил себя по ноге.

- Скажите, вы верующий? - спросил он.

- Да, а что? - удивился я.

- Наконец-то, наконец-то, - захихикал он чуть не плача. - А то меня уже тошнит от атеистов. К тому же этих трусливых тварей я чересчур легко довожу своими идеями, так что они лезут на стены... А вы все-таки более серьезный противник.

- Так что же вас напугало? - интимно повторил я.

Он посмотрел на меня ошалевшими глазами, поманил пальцем и сказал на ухо:

- Уже давно, как я думаю только о загробной жизни... Мучаюсь: что там, вечность или ничто... Видения бывают... И знаете, к чему я пришел, - он дыхнул в меня и опять оглянулся. Его лицо вдруг стало выглядеть не женственно-изломанным, а чудовищно-лохматым, насупленным, как у старца, что одинаково кошмарна и вечность, и ничто. Мы заперты в клетку.

- Почему? - завопил я.

- Что ничто кошмарно - это понятно. Но знаете ли вы, - продолжал он, что такое вечность, настоящая, непридуманная?! От этого с ума можно сойти. А реальность, та, высшая реальность?! Пусть переходы, трансвоплощения, иные состояния - но главное, это путь в абсолютную тьму... И страдания... Страдания... Чудовищные страдания.... И всегда можно погибнуть навек, выйти из игры... Зачем, зачем?!! ...Не христианство, не манихейство... Не сатанизм убогий - потому что он всего лишь протест против света, реакции, донкихотства... Но света-то нет! Нет света!! Вот в чем дело! ...Одна тьма, одна абсолютная тьма... Тьма!!!

- Да как вы смеете! - чуть не закричал я и хотел было плеснуть в него водкой.

- Tсc! - вдруг хихикнул он и опять оглянулся, но уже на потолок.-Знаете, что мне открылось: что Бога нет, а мир создан Крысой, Огромной такой, трансцендентной, омерзительной и припадочной, мстительной, галлюцинацией, бредом, тяжелым, кошмарным характером.

- Не может быть, - испугался я.

- Почему же не может быть? - усмехнулся он. - У меня откровение было... А потом, разве вы сами не видите, естественным разумом, что мир - чудовищная экспериментальная мастерская для крысы, для зла... Ведь смотрите в корень: для чего мир создан: для добра или зла? - Он вдруг сладострастно подскочил на стуле, пролил уксус, глазенки его загорелись, и, весь дрожа от смешков и нетерпения, он потянул меня за галстук. - Обратите внимание, - он прямо сгорал от радости, - на одну тончайшую, убедительнейшую деталь-с. Добра и жизни в мире отпущено как раз ровно столечко, сколько необходимо для зла и смерти... Матерьялец, матерьялец ведь нужен для , зла, для садизма - вот что такое жизнь! - (он так стал хихикать, что чуть не упал лицом в блюдо) - Ну, подумайте сами: стопроцентная смерть и стопроцентное зло - бессмыслица, потому что тогда некому было бы умирать и некого мучить. А наоборот, пропорция добра и зла в нашем мире как раз в самую тютельку, - он опять взвизгнул, - подходит для самого наихудшего, патологического мучительства, для Крысы... Добра и жизни - как раз столечко, сколько ее крысиной душонке нужно, чтобы истязать. ...Этот мир - самый оптимальный для зла и Крысы...