Песочное время - рассказы, повести, пьесы

- Это Лёнчик? не открывай!.. - вскрикнул он вдруг и впервые прямо и испуганно поглядел ей в глаза. Она неловко запахнула край халата, сползший с ее голых колен, но сейчас же и прищурилась: странная мысль вдруг остановилась в глазах ее.

- Не бойся, не открою, - проговорила она тихо. - Ишь, вскочил...

Кис действительно был почему-то уже на ногах. Глаза ее потемнели - он догадался после, что блеклыми они почудились ему с порога из-за косметики, которую она перед тем как раз смыла, - и, выждав еще миг, она усмехнулась ему, причем Кис вздрогнул, ибо он мог бы поклясться, что уже видел прежде эту усмешку, от которой рот ее будто исказил все прочие ее черты, придав им злую прелесть порока. Кис замер, не понимая, где могло это быть: давеча в studio она так не улыбалась, это он помнил ясно. Но и теперь, здесь, усмешка ее лишь скользнула по ее лицу, сразу пропав, и тотчас же, ловя недоумение в его взгляде, она произнесла еще тише и уверенней, почти не тронув словами собственных губ:

- Ну? поди сюда.

Звонок в прихожей прозвенел настойчиво.

- Иди-иди, - повторила она без улыбки. Мелко задрожав, Кис сел на прежнее свое место. Он уже знал, чт( будет, лишь не знал, к(к. Все стеснилось в нем - и между тем она, не отводя своих глаз от его, скинула опушенные белым мехом комнатные тапочки, легла на диван, одну ногу вытянула за спиною Киса, другую изогнула в колене, поставив узкую маленькую ступню возле его ноги - и вдруг вся подалась вниз: поручень дивана мешал ей. Пестрый валик очутился под головой ее, но от этого же движения край халата, вздрогнув, вспорхнул с ее ног, упал углом, и Кис увидел, что трусов на ней уже не было. Сознание его словно обмелело на миг. Не силясь понять, весь сжавшись и боясь только одного: проронить хоть черточку из того, что происходило с ним теперь, он покорно ждал, трепеща и чувствуя, как страшно и светло ему; но ему казалось при этом, что это кому-то другому, а не ему, страшно и светло. В прихожей все стихло, третьего звонка не последовало, даже в studio наверху прекратился гам. Кис смотрел - и так же все медленно, без улыбки наблюдая его взгляд, она наклонила согнутую в колене ногу, повела ею в сторону, вниз, до тех пор, пока мысок курчавых тугих волос на ее лобке не расступился, открыв лоно; тогда она повторила:

- Ну? иди ко мне, - и сразу померк свет: на поводу торшера она поймала рукой верткий выключатель. Чуть дыша во тьме, Кис понял, что у него странно онемел язык, но что отступить он уже не в силах, и что то, что произойдет с ним сейчас - произойдет.

- Я... я не смогу сейчас ничего, - проговорил он едва раздельно, но уже чувствуя тупое вожделение в себе.

- Сможешь, - усмехнулась она. Диван хрустнул пружиной, ее рука легла ему на грудь, и словно сами собой пуговицы его рубахи заскользили под ее пальцами вон из своих петель. - Это просто, как витаминка, - спокойно сказала она, взяв его за голое плечо. - И не думай о всякой чепухе. Кстати: меня зовут Лиля.

...Кису казалось, что он страшно, смертельно устал. Охваченный тьмой, он устал еще в самом начале, пытаясь найти и сделать то, о чем раньше только слышал или думал и что иногда, где-нибудь в школьном клозете, обсуждал - кажется, с Патом, либо Тристаном, - не избегая подробностей и придавая значение словам. Несоответствие его поразило. Ему пришло на ум, что, может быть, он привык усматривать в своих словах (неясных посторонним) и мечтах (разумеется, откровенных) одну только Машу - но, правду говоря, в этом смысле он думал еще и о Ёле, а до того, чуть не с детства, о других разных девочках, измышляя мнимых, когда ему не хватало живых. И вот теперь Лика - так он почему-то назвал ее вдруг про себя опрокинула весь этот призрачный пантеон его грез. Он никогда не воображал себе все так, как увидел, хоть он и воображал прежде то, что видел. Но ретушь умозрения спасала его. Теперь же с беззаботной грубостью истина была ему предъявлена, и, стиснув зубы и от страха вспотев, голый Кис лег на Лику, с угрюмым упорством стремясь почему-то решить сам с собой вопрос, следует или нет ему целовать ее. До этих пор, несмотря на всю свою поэтическую вольность и уже почти полные семнадцать лет (Кис был несколько старше своих соклассников), он не познал еще даже и поцелуя, но странно: это было именно то, с чем он не хотел бы так просто распрощаться. Впрочем, и губы ее в темноте он тоже почему-то никак не мог найти. Он слышал где-то возле своего уха ее дыхание, но она словно притаилась, и как-то невольно подумал он, что там, во тьме, она опять усмехается про себя той усмешкой, от которой и теперь жаркий озноб пробирал его. Кис обеими руками держал уже ее тело - скомканный халат валялся рядом, мешая ему, - однако он не смел еще тронуть ее, чувствуя лишь, что ладони его на ее бедре взмокли. Кое-как, неловко тычась носом ей в щеку, он понял, к(к он лежит - она лежала, запрокинув голову и округлив грудь, - и, совладав с собой, Кис чмокнул ее, но не в губы, а лишь мельком, в плечо. И тотчас, двинув бедрами, она помогла ему. Влажное

сомкнулось вокруг его члена, он словно подхватил это кольцо и надвинул так глубоко, как только мог, едва не вскрикнув от острого, словно боль, наслаждения, она тоже сразу заметалась под ним, кусая губы, он почувствовал, как лопатки ее ногтей впились ему в спину, потом она раскинула руки, тяжело, со стоном дыша - и тогда только, уже взяв ее руками за грудь и сжимая меж пальцев вставшие ее соск(, Кис осознал, весь сотрясшись от этого осознания, что он ввел ей. Он кончил в нее, бурно и неловко.

Но еще прежде, еще только ощутив преддверие этого конца, еще не зная точно, долго ли продолжать ему, вдруг стал про себя замечать Кис, что первого, мгновенного чувства плоти больше нет в нем. Наоборот, чем более он усердствовал (память воображения пробудилась в нем, подсказав то, чего знать он не мог), тем, однако, слабее и глуше был результат. Кис будто хотел прорваться куда-то, сам не зная зачем, и Лика мешала ему в этом, стоя на его пути. Удивительная тоска сдавила его. Это была словно бы та самая тоска, что и в studio, три четверти часа назад, но только теперь она была вовсе не там, где, как думал Кис, ей следовало бы быть: он как-то случайно наткнулся на нее. Фокус внимания всегда, даже вопреки боли, зависит от убеждений, от того, что ждешь. Но Кис не ждал и не знал, что можно тосковать собственными ногами, поясницей, бедрами, вообще телом, исключая разве что грудь, это всеми признанное вместилище душевных хлопот. Теперь же он удостоверился в своем невежестве. Даже живот его налился тоской. Кису казалось, что раз так, то ему следует скорее кончить, что это то, что освободит его от страдания; он заторопился, позабыв даже о Лике и уж вовсе не заботясь о том, много ли приходится ей терпеть: он почему-то был уверен, что ей все нравится, чт( он делает с нею. Но она вдруг вскрикнула под ним, и тотчас, зажмурив глаза, Кис ощутил первый толчок семени. В ожесточении схватил он Лику за плечи, ему представилось, что он мстит кому-то, может быть и ей, извергая из себя в нее горечь, тоску, желание и весь свой, до поры ему неведомый клей похоти, - но он ошибся. Боль потеряла силу, однако быстро растеклась в нем везде, даже в плечах и в шее, а заодно с ней растеклась и устоялась мутная тяжкая истома, лишившая Киса последних сил. Он вздохнул, уронил голову Лике на грудь и больше не шевелился. В очередной раз тело смерти одержало в нем безвременную, как и всегда, победу.

- Уходи оттуда. Кышь, - хрипло и грустно сказала Лика чуть погодя; в темноте он увидел, как поблескивают ее глаза: она смотрела на него, пока, наморщив болезненно лоб, он ворочался, подчиняясь ей. Ему стало зябко в пахах и как-то, на особый лад, пронзительно, причем он впервые с раскаянием подумал, что Лика тоже, должно быть, устала под ним. Но нет: сама она вовсе усталой не выглядела, наоборот. Быстро сжав колени, легла она на бок, пояснив Кису с серьезной миной: "Чтоб не разлить", - и снова глаза ее заблестели во тьме. Потом сразу вспыхнул свет, голая Лика соскочила с дивана, подхватив под мышку халат, и побежала в ванную, поводя долями зада так, как если б и на ходу старалась удержать то, что было в ней (ей это не вполне удалось). Но для опустевшего Киса теперь это уже было все равно; бог знает почему вдруг подумал он, что если бы сейчас, здесь, так же, как ее, раздеть и особенно уложить с раскинутыми ногами Машу, то Лика была бы красивей, но именно от этой мысли, почти зримо представившейся ему, его передернуло внутри, и он зажмурился; впрочем, после тьмы, свет тоже мешал Кису.