В тине адвокатуры

В доме этого-то брата и остановился Александр Павлович, решивший пробыть в Т. около месяца, а затем уехать в деревню.

Это было в конце марта.

На одном из губернаторских вторников, он встретился с Зинаидой Павловной, и эта встреча решила его судьбу.

Несмотря на то, что ему в то время было шестьдесят шесть лет, он был еще бодрый старичок.

Женившись оба раза по холодному расчету, он в жизни не испытал любви, и крылатый божок, хотя и поздно, но очень сильно ранил его в сердце.

Пожелав быть представленным, он на другой же день сделал визит m-lle Введенской и был положительно очарован «русской парижанкой».

В это время Зинаиду Павловну уже окружил рой поклонников, с губернатором, бароном Фальк, во главе, но чаще других бывал у нее, даже запросто, молодой чиновник особых поручений при губернаторе, барон Павел Карлович Фитингоф, выразительный брюнет, окончивший года с два курс в одном из привилегированных заведений Петербурга. Зинаида Павловна, видимо, отличала его из толпы своих поклонников, но насколько реально было это отличие, могла знать разве лишь наперсница ее Анна Ивановна (так звали компаньонку-чиновницу). Последняя, впрочем, относительно своей благодетельницы была нема, как рыба, хотя относительно других дам язычок ее можно было сравнить со змеиным жалом.

X

Ловушка

Князь стал настойчиво ухаживать, и ухаживанья его оказались далеко не противны.

Ему сделали сперва тонкий намек на возможность взаимности.

Затем дали еще более реальные доказательства.

Князь утопал в блаженстве, тем более, что это ему ничего не стоило.

От него не принимали даже мелких подарков.

Считая все это не более, как мимолетной светской интригой, он и не подозревал западни.

Однажды торжествующий ехал он провести teté-a-teté с обворожительной Зизи.

Он застал ее расстроенною, с заплаканными глазами.

Князь вспомнил своих двух жен и поморщился.

— Что с вами, ma chérie? — осведомился он.

— И он еще спрашивает! — откинулась на спинку дивана Зинаида Павловна и истерически зарыдала.

Князь растерялся.

Припадок истерики ослабел и она томно сообщила князю, что почувствовала себя матерью.

— Vous comprenez, — заметила она ему, — что мне остается только умереть, и я умру. Я увлеклась вами и поплачусь за увлечение. Я откроюсь только одному моему искреннему другу, madame la baronne, с тайной от нее я не лягу в гроб, а затем я умру.

Припадок истерики повторился.

Князь был ошеломлен.

Две первые жены снова пришли ему на память.

Князь задрожал. Перспектива открытия тайны madame la baronne, то есть Ольге Петровне Фальк, была равнозначна открытию ее целому городу, сделаться басней которого князю не хотелось.

Положение отца хотя и было сомнительного качества, но все же приятно щекотало самолюбие князя. От двух первых жен у князя детей не было.

— Зачем же умирать? Мой ребенок, — князь подчеркнул слово «мой» — будет законный. Я имею честь предложить вам руку и сердце.

— Князь, вы благородный человек, я еще более люблю вас, если можно любить более… — упала она в его объятия.

Припадки истерики прекратились.

Через полчаса невеста с женихом уже весело болтали за чаем в столовой.

В передней раздался звонок.

— Ее превосходительство, баронесса Ольга Петровна Фальк, — доложил вошедший лакей.

Следом за ним в дверях появилась баронесса. Она приехала по приглашению Зинаиды Павловны, но увидав нарушенное ею tetè-a-tete, остановилась.

— Coyez la bienvenue! — бросилась ей навстречу хозяйка.

— Je ne vous empêche pas? — с язвительной улыбкой спросила гостья.

— Представляю, баронесса, сказала вместо ответа Зинаида Павловна, — моего жениха. Князь сегодня сделал мне предложение, и я приняла его. Вас я прошу быть посаженной матерью. C'est comme ca gu'on dit?

— Enchante! — заявила баронесса и бросилась целовать Зинаиду Павловну.

— Поздравляю, князь, не долго повдовели, быстро нашли достойный вас бриллиант! — обратилась она к князю с худо скрываемым сарказмом. Она рассчитывала на него для одной из своих племянниц, которую нарочно выписала из Петербурга.

Князь молча поклонился.

Свадьбой поспешили, но все-таки справили ее с подобающей торжественностью.

Князь был мрачен.

Барон Фитингоф, бывший шафером у невесты, лукаво улыбался.

В общем все были довольны выдающимся для провинции праздником и до упаду танцевали на свадебном балу в губернаторском доме.

Рассчитывали, что в городе прибавится богатый дом, но расчеты эти оказались неосновательными.

Князь на другой же день после свадьбы увез свою молодую жену в деревню, где и поселился безвыездно, держа ее буквально взаперти, хотя и окружая всевозможной роскошью.

Он оказался странным ревнивцем.

Происходила ли эта ревность от самолюбия, или любви — об этом знал один князь.

Через семь месяцев после свадьбы княгиня Шестова благополучно разрешилась от бремени наследником титула и богатств князей Шестовых, князем Владимиром.

Компаньонка Зинаиды Павловны не была взята князем в деревню и перешла в дом князя Дмитрия Павловича, на место умершей няни, и стала ходить за детьми князя и заведывать его хозяйством.

Только за последнее время князь, удрученный старческими недугами, дал своей жене относительную свободу.

Мы видели, как она пользовалась ею.

Год рождения у князя сына почти совпал с годом освобождения крестьян от крепостной зависимости.

Ярый крепостник, князь не хотел этому верить и продолжал командовать над крестьянами по-прежнему. Много возни было княгине, чтобы заставить его подписать уставную грамоту.

Надо было действовать хитростью.

Свободная прислуга получала от княгини особое жалованье за перенесение побоев арапником, с которым не расставался князь.

Выдавались также единовременные вознаграждения и побитым временнобязанным.

Два мужика в деревне служили по найму. Их обязанностью было позволять себе сечь на конюшне за провинившегося перед помещиком.

Ревность к жене и сохранение во всей неприкосновенности помещичьей власти сделались двумя пунктами положительного помешательства год от году стареющего князя.

Гости тоже стали ездить в Шестового только за последние годы.

Прежде князь слыл далеко не гостеприимным хозяином.

XI

Марго

В то лето, когда в усадьбу князей Шестовых ехал новый, приглашенный к князю Владимиру, учитель Николай Леопольдович Гиршфельд, княжна Маргарита Дмитриевна Шестова, племянница князя Александра Павловича, гостила, как нам известно со слов княгини, в усадьбе.

Последняя, сказав, что Марго была красавица в полном смысле этого слова, ни мало не преувеличивала.

Высокая, стройная княжна, несмотря на крайне простой и всегда весьма недорогой костюм, поражала с первого взгляда своим врожденным изяществом.

Изящество это было именно врожденное, от которого княжна старалась, но часто весьма неискусно, отделаться, считая его аристократизмом, проявление которого она ненавидела, как ей, по крайней мере, казалось, от всей глубины своей души.

Черные как смоль волосы с синеватым отливом, цвета вороньего крыла, всегда с небрежно сколотой на затылке роскошной косой, оттеняли матовую белизну ее лица с правильными, но нерусскими чертами, лучшим украшением которого были большие, выразительные, по меткому определению одного заезжего в Т. генерала агатовые глаза, смотревшие смело, бойко и прямо при обыкновенном настроении их владелицы.

В минуты же какого-нибудь расстройства, потрясения, или глубокой задумчивости, глаза эти направлялись на одну точку и приобретая вид стеклянных, делались страшными. В минуты же раздражения в них быстро мелькал какой-то зеленый огонек.

— Сверкнет глазами, как змееныш! — говаривала еще в детстве про нее старая нянька.

Лучшего определения нельзя было и подобрать для безумно дикого блеска глаз княжны Маргариты Дмитриевны в минуты раздражения.