Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке

ТРАВНИК

Мне приснилось: волшебный травник я листал, и как листья его шелестели листы. Эти травы невиданны в наших местах, небывалой они красоты. Обнялась трава адамова голова с печальной плакун-травой, прикрыш, тирлич и разрыв-трава вздыбились над землей.

И священный ужас мне горло сковал, и волосы поднял мои; они качались, словно трава, холод густел в крови. Сон колыхался, как зыбкий туман. Сердце стучало сильней: замри. И на месте цветастых, как ситцы, полян мне открылись клады земли.

Но не взял я ни камня, ни злата не взял и во сне словно бы наяву я траву нечуй-ветер усердно искал, одну нечуй-ветер траву.

Мне говорил: "Смешной чудак! Травы не бывает такой. Чего же ты ищешь? Зачем же ты так? Брал бы, что под рукой!"

Пусть молва будет тысячу раз права, проверена тысячью лбов, все равно существует эта трава, свободная как любовь!

Где же, где же эта трава?

Где же моя любовь?

ПИСЬМО ЖЕНЕ

Знаешь, я никогда не писал тебе настоящих писем. Какие-то деловые записки, какие-то сообщения, после которых неудобно и извиняться. Смешно, но я не могу выразить своей любви, мгновенной и острой, когда вижу тебя всю — от одуванчика волос до маленьких блестящих ноготков на ногах, всю как порыв ветра, который приподнял твое платье и хочет отнести тебя на руках на край света, как это не могу сделать я.

Сожги мои письма. Оставь в памяти нашу первую встречу, наш первый поцелуй. Dixi. Я всё сказал.

ТАЙНЫЙ ЗНАК

Есть тайный знак любви и тайный знак привета, когда — глаза в глаза мы на людях одни, когда и говорить не надобно об этом, об этом говорят в твоих глазах огни. Друг друга в толкотне заметить невозможно, едва ли разглядеть друг друга в суете… И как же распознать: что истинно? что ложно? и те пришли слова на ум или не те?

Но есть один секрет: взглянуть в глаза друг другу и тайный взгляд души вмиг высветит во мгле всю подлинность любви и отведет разлуку, и нас вдвоем одних оставит на земле. О, глаз голубизна! Сорочьей оторочкой пушистый край зрачка отделан, как костюм. И где-то в глубине настойчиво и срочно, по-женски шаловлив, мерцает юный ум.

Кто взглядов смысл постиг, не говорит об этом, надолго поражен открытием своим. Есть тайный знак любви и тайный знак привета, есть любящих язык, неведомый другим!

ПРОЗРЕНЬЕ

Человеческой страсти разряд поражает мгновенностью оклика, и уже невозможен возврат к состоянию зыбкого облака междометий, словечек и фраз… И соленые губы кусая, в первый раз, в первый раз, в первый раз выбегает Наташа босая… В первый раз — о, любимая! — звук не стыдится прослыть поцелуем!

О, прозренье, возникшее вдруг: кто ускорит развязку земную?!

Позже облако станет дождем громоносным, смертельным, горючим, ослепит на мгновенье огнем и в сердцах окрестят его тучей…

НЕПРОИЗНЕСЕННЫЙ МОНОЛОГ

расплакаться в своем бессилии смахнув ладонью со щеки слезу и в слабости красивая сказать что это пустяки что все пройдет и образуется что скоро будет новый год что муж конечно образумится заметит холодок поймет давно лица его не видела все у стола и за столом читает пишет ли обидно не человек а метроном размеренны его движения холодные его глаза и не любовь а уважение сулят пустые небеса когда он книгами насытится разбить бы хмурые очки

А слезы сыплются и сыплются,

стучат, как в спину кулачки…

МЕДИЧКИ

1

Воспоминания, как наручные кварцевые часы: снимешь с руки, положишь на стол, пройдет часа полтора-два, они и замерли; утром наденешь на руку, они опять затикали, жизнь пошла. Отправишься к часовщику с вопросом: "Что, батарейки сели?" Он проверит: "Почти на нуле". Заплатишь восемь тысяч, он сменит батарейку, часы опять как новые. То же и воспоминания — лежат себе на дне памяти, безгласные, чуть ворохнешь, они зашевелятся, уже тепленькие, разогрелись, задвигались и пошло новое кино, поехало. Надо заметить, что своих однокурсниц по мединституту я, конечно, примечал, иногда и глаз клал, но романов у меня с ними не завязывалось. Не то, что со студентками других вузов, и дело не в какой-то излишней мудрой щепетильности, или в извращенности вкуса, или в пуризме каком, а просто, поступив в институт шестнадцати лет, я оказался моложе почти всех однокурсников и однокурсниц на 2–3 года. Была тогда административная мода на "стажистов", выпускников сразу после школы старались не принимать, особенно в медицинский, куда предпочитали брать человека со средним специальным образованием, уже утвердившегося в выборе будущей самой гуманной профессии в мире. И правильно делали, надо заметить. Что зря государственные деньги переводить! Вот я окончил серьезный вуз и даже ординатуру сдал кандидатские, а проработал на медицинской ниве всего ничего, польстился на эфемерную литературную славу и с медпрактикой завязал. Тоже мне. Чехов или Аксенов выискался. А ещё клятву Гиппократа давал, а ещё в очках! Вот погоди, дождешься маски Гиппократа в урочный час на своем лице, то-то запоешь… не своим голосом…

Кратковременное увлечение ещё одной Ниночкой запомнилось больше потому, что именно ему я обязан стихотворением "Александрит", бывшем в середине шестидесятых как бы моей поэтической визитной карточкой.

Простое милое лицо, на пальце девичье кольцо. Переливается — горит в нем камешек александрит. И возникает в глубине страна, неведома мне, заветная страна любви, где ходят песенки твои…

Какие песенки? Обычные встречи. Обычные разговоры. Один или два захода в гости. Мои робкие попытки. Её томные увертки. Беганье вокруг стола, застеленного тяжелой плюшевой выгоревшей от солнечного света скатертью. Отец у Нины умер, когда она была ещё школьницей. Осталась в наследство старая "Волга" в гараже, недостроенная дача и полубезумная мать. Мать её помню смутно: странно одетая женщина психопатологического вида, скорее всего шизофреничка. Любопытно, что за Ниной параллельно ухаживал Саша, учившийся на курс раньше меня юноша с редкими усиками и масляно поблескивающими глазками, сын бегемотно-толстой служительницы читального зала, с которой я обменивался дефицитными книгами и мнениями обо всем на свете. Она вроде как держала салон в стенах библиотеки. Впрочем, впоследствии я бывал у неё дома и говорил, говорил, говорил…

Когда я узнал о Сашином томлении, то сразу же прекратил все ухаживания, наверное, прекратил бы и без этого. Загорался я мгновенно и столь же мгновенно гас. А чего хотите? Типичный Овен. Через год или два Нина вышла за Сашу замуж и стала делать мне откровенные намеки. Но жены не только друзей, но и просто знакомых, были для меня всегда табу.

Убила она меня морально тем, что как-то, разыскав меня по телефону в Москве, попросила зайти с расспросами в мастерскую по ремонту дубленок в нашем районе, о которой до её звонка я не имел ни малейшего представления, а затем сразу же резво стала набиваться мне в подружки, поведав при этом о замечательнейшем любовнике-фотографе, с которым провела незабываемые три года своей столичной аспирантуры, жаль только, что фотограф этот недавно уехал надолго за рубеж и приходится простаивать волей-неволей. Саша, ребенок — они были для неё далеко, совсем в другой жизни и не сдерживали, и не обязывали. Наверное, я все-таки ханжа. И я сильно разочаровал её, когда мягко и вежливо отказался от предложенной чести.