Под гнетом страсти

Немного успокоившаяся Ядвига смотрела на нее вопросительным взглядом, но выражение лица ее старшей воспитанницы не располагало кого-либо, особенно Ядвигу, знавшую ее с детства, задавать вопросы. Она только просто спросила:

— На что мне эти деньги?

— Употреби их на добрые дела в память несчастной Ирены.

Старуха вместо ответа зарыдала.

Через два часа поезд Варшавской железной дороги уносил из Петербурга Анжелику Сигизмундовну Вацлавскую.

Она ехала в погоню за убийцей ее дочери, как она называла князя Сергея Сергеевича Облонского, о маршруте отъезда которого она имела точные сведения.

Весь ее багаж состоял из небольшого ручного сака.

По приезде в Варшаву, прямо с вокзала, повинуясь какому-то инстинкту, она поехала на Крюковское предместье, в "Европейскую" гостиницу.

— В каком номере остановился князь Облонский? — спросила она по-польски швейцара совершенно уверенным тоном, точно Сергей Сергеевич сообщил ей свой адрес и назначил свидание.

— В третьем! — отвечал швейцар.

— Он один?

— Его дочь занимает номер рядом.

Спокойной походкой взошла Анжелика Сигизмундовна по лестнице в бельэтаж и постучалась в третий номер.

— Войдите! — раздался спокойный голос князя.

Она вошла.

Был поздний час вечера. Князь сидел за письменным столом и рассматривал какие-то бумаги. Обернувшись на шум отворяемой двери, он увидел даму, всю в черном, с густой вуалью на лице, которая стояла к нему спиной и поворачивала ключ в замке номерной двери.

Сергей Сергеевич встал и пошел навстречу странной посетительнице.

Они встретились на половине комнаты.

Гостья откинула вуаль.

Он узнал Анжель.

От неожиданности встречи он вздрогнул, но вскоре привычное самообладание одержало верх, и он спросил, хотя отчасти и деланным, но презрительно-ледяным тоном:

— Что вам угодно от меня?

Губы Анжель скривились в злобную усмешку.

— Моя дочь умерла — я приехала казнить ее убийцу!.. — гробовым голосом произнесла она.

— Ирена… умерла… — мог только проговорить князь и, инстинктивно предчувствуя неминуемую опасность, стал беспокойно озираться и попятился от Анжелики Сигизмундовны.

Это его движение не ускользнуло от нее, глядевшей на него в упор.

Она быстро вынула из кармана револьвер.

Грянул выстрел, и Сергей Сергеевич, пораженный, как и первая ее жертва, прямо в сердце, упал бездыханный на бархатный ковер приемной.

Предсмертная судорога продолжалась всего несколько минут.

Около запертых дверей номера произошло движение — раздался стук.

"Я не дам себя еще раз вывести публично на позор из-за второго встреченного мною на жизненном пути подлеца! Я не должна опозорить оглаской и память Ирены!" — мелькнуло молнией в голове Анжель.

Грянул другой выстрел, и бездыханный палач упал на труп казненного им преступника.

На другой день все варшавские газеты были наполнены описанием кровавой драмы, происшедшей в третьем номере "европейской" гостиницы.

Особенно отмечен был тот факт, что оба выстрела по своей меткости были, видимо, сделаны спокойной, не дрогнувшей рукой.

XX

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

По телеграмме, данной княжной Юлией, нельзя сказать чтобы чересчур потрясенной трагической смертью ее отца, к которому она за последнее время питала страшную злобу, в Варшаву приехали граф и графиня Ратицыны, а с ними и Виктор Аркадьевич Бобров, которого княжна с непоколебимой твердостью в голосе перед гробом отца представила своей сестре и ее мужу как своего жениха.

Гроб с прахом убитого князя был перевезен в Петербург и после отпевания в Александро-Невской лавре, на которое собрался весь великосветский Петербург, давно узнавший из газет о финальном акте драмы, начавшейся на вечере у "волоокой" Доры, положен в фамильном склепе князей Облонских.

Ядвига Залесская распределила огромное состояние Анжель по разным благотворительным учреждениям Петербурга и, продав свой дом, приняла православие и была пострижена в монашество в Новодевичьем монастыре под именем Досифеи.

Она принесла в дар монастырю огромную сумму.

Вечно молчаливая, она и до сегодня отдалась вся молитве, проводит ежедневно несколько часов на могиле Ирены, главной причиной гибели которой продолжает считать себя, и даже не надеется замолить этот свой "страшный грех".

Доктор Петр Николаевич Звездич по-прежнему завален практикой, но не по-прежнему весел: роковая жизненная драма, в которой он играл хотя и второстепенную роль, тяжелым камнем продолжает давить его душу.

Владимир Геннадиевич Перелешин, совершенно разорившийся и полусостарившийся, служит распорядителем одного петербургского увеселительного заведения и с апломбом на потертом фраке носит значок этой должности, изобретенный антрепренером этого "кафешантана", знакомым нам камердинером покойного князя Облонского — Степаном, почтительно величаемым не только подчиненными ему артистами и артистками, но и завсегдатаями его "заведения", жуирами низшей пробы, Степаном Егоровичем.

Воспоминания об Анжель и Ирене посещают Перелешина лишь в форме сожаления о потерянных доходных статьях.

После годичного траура в одной из петербургских домовых церквей состоялась совершенно скромная свадьба Виктора Аркадьевича Боброва и княжны Юлии Сергеевны Облонской.

Молодые после венца тотчас же уехали за границу. Остановившись в Варшаве, они не забыли заехать на могилу той женщины, которая хотя и роковым образом, но все-таки устроила их настоящее счастье.

Коленопреклоненные, они горячо молились о душе убийцы и самоубийцы Анжелики, хотя и применившей на практике суровый закон Бога-Отца — "око за око", но едва ли не заслуживавшей своей страдальческой жизнью прощение Бога-Сына, отменившего этот закон.

"Свет" и "полусвет" — эти далеко не параллели столичной жизни — продолжают свое бесцельное, праздное существование не без роковых точек соприкосновения, хотя не всегда порождающих такие жизненные драмы, какая описана нами выше.

На смену стареющих и уходящих на покой звезд и звездочек полусвета, вроде "волоокой" Доры, и их усердных наперсников, вроде Перелешина, на почве экономических и нравственных условий современной жизни произрастают свежие подобные им отпрыски растений-паразитов, питающихся грязной болотной водой, скрытой под роскошным, цветущим, благоухающим лугом, каковым для поверхностного наблюдателя является наш "веселый свет".

Эти паразитные растения быстро цветут и скоро отцветают. Болотная вода окрашивает их в яркие краски, но в них-то и скрывается яд, подкашивающий их молодую жизнь.

Всепожирающий ненасытный идол людской страсти, под гнетом тяжелой пяты которого живет современное общество, требует все новых и новых жертв.

Жертвы приносятся.