Под гнетом страсти

Сергей Сергеевич сжал руку, лежавшую на столе, отделявшем его от Анжель.

— Анжелика Сигизмундовна, — сухо отвечал он, — вы напрасно меня оскорбляете, так как здесь нет мужчины, у которого я мог бы просить удовлетворения за ваши дерзости!

— Так же, как нет мужчины, который мог бы дать вам пощечину, убить вас, отомстить вам за честь моей дочери.

Князь встал.

Его взгляд встретился со взглядом Анжель, он прочел в нем столько ненависти и истинного горя, что вздрогнул.

С минуту он молчал.

Лицо его снова приняло спокойное, насмешливо-любезное выражение, и он прибавил совсем уже другим тоном:

— Поговоримте толком. Положим, вы мать… не такая, какой я вас считал. Тем хуже для вас. Только позвольте мне вам заметить, что то же самое могло случиться с Иреной и с другим… который, может быть, не стоил бы меня.

— Никогда! — вскричала Анжелика Сигизмундовна.

— Никогда! — повторил Сергей Сергеевич. — Извините меня, если я буду выражаться несколько сурово, но вы меня к этому принуждаете. В вашей совершенно для меня неожиданной материнской страсти вы совершенно забываете печальную действительность, так что я принужден вам ее напомнить.

Он остановился.

— Я вас слушаю.

— Итак, для дочери… такой особы, как вы, существуют только две дороги.

— Какие?

— Поступить в монастырь или последовать примеру своей матери. Но так как Ирена… Владимировна, — прибавил он, — не думает посвятить себя Богу, то я позволил себе… может быть, несколько рано, открыть ей двери этого мира. Поэтому-то я и не понимаю ни вашей злобы, ни ваших упреков.

— Был еще третий исход, — отвечала Анжелика Сигизмундовна.

— Какой?

— Замужество!!

Князь чуть заметно пожал плечами, хотел что-то сказать, но остановился.

"Сказать ей, что она замужем!" — мелькнуло у него в голове, но он откинул эту мысль, надеясь, что, наговорившись досыта, она пойдет на компромисс, отдаст ему Ирену и этот брак, о котором он заставил внушением гипнотизма забыть несчастную женщину, останется тайной. С Перелешиным же он сумеет поладить — там вопрос только в деньгах.

"Если же сказать, — продолжал думать он, — она может напомнить дочери, а подобный взрыв воспоминаний может иметь гибельные последствия", — вспомнились ему слова доктора Берто.

Ему стало жаль Ирены, он решил даже изменить методу разговора, чтобы показать матери, насколько он любит ее дочь, но, увы, это ему, как увидит дальше читатель, не удалось. Это не было в его характере.

— Ирена ничего не знала о моей жизни, — продолжала между тем Анжелика Сигизмундовна. — Я могла уехать, увезти ее с собой туда, где никто бы не знал меня. Я достаточно богата, чтобы купить ей имя и положение порядочного человека.

Сергей Сергеевич слегка засмеялся безмолвным смехом.

— Вот это прекрасная мысль! Я всегда восторгаюсь женщинами, податливостью их совести и простотою их решений! Ну что же? Кто же мешает вам исполнить этот план? Уж, конечно, не я, могу вас уверить!

Выражение лица князя сделалось более серьезным.

— Я слишком люблю Рену, — сказал он, — я слишком желаю быть ей полезным во всем, что будет от меня зависеть, чтобы чем-нибудь помешать исполнению ваших планов на ее счет. Она только на минуту показалась под руку со мной в известном обществе, которое через неделю ее совершенно забудет. Я же со своей стороны ничем не упомяну обо всем случившемся. Вам стоит только подальше уехать, как вы рассчитывали это сделать. План найти ей мужа, конечно, не разрушится вследствие проступка вашей дочери, быть может, даже его не надо далеко искать. При хорошем приданом эта мелочь не может служить препятствием…

Все это было сказано с гордым, покровительственным презрением, холодная вежливость которого наносила удары, точно хлыстом.

Князь, несмотря на желание, не мог переломить себя — он был взбешен, раздражен оскорблениями, нанесенными ему Анжеликой, тревожась мыслью потерять Ирену, которая, во-первых, ему нравилась, а во-вторых, ее внезапное исчезновение грозило сделать его до некоторой степени смешным.

— Предположите, — продолжала Анжель, — что я снова возвратилась к своему плану выдать ее замуж…

— Ну и что же?

— Это невозможно!

— Почему?

— Потому, что она вас любит! — вскричала она раздирающим душу голосом.

— Бедное дитя! Ну что ж? Вы научите ее меня забыть. Вы скажите ей, что благоразумие важнее чувства. Я заметил, что это учение всегда удается и что ученики всегда бывают ему послушны…

— Это бесполезно.

— В таком случае, что я могу сделать? Ведь этот семейный разговор, как бы он ни был интересен, должен же иметь какой-нибудь конец. Что вам от меня угодно?

— Ваше имя для моей дочери!

— Что?

— К чему повторять? Вы меня слышали и поняли.

— Слышал, да, не могу же я не верить своим ушам, — сказал он со смехом, — но не понял. Вы или с ума сошли, или шутите.

— Я заранее знала, что вы откажете. Я заранее знала все, что вы будете мне еще говорить… все это заключается в следующих словах: князь Облонский никогда не женится на дочери кокотки.

— Было бы даже глупым говорить это! — отвечал князь с презрением.

Он встал, чтобы показать, что разговор кончен.

— Выслушайте меня, по крайней мере, до конца. Я хочу, чтобы Ирена жила, я хочу, чтобы ей была возвращена ее честь.

Князь молчал.

— Я становлюсь перед вами на колени.

Она действительно опустилась на колени и сложила руки с выражением мольбы.

— Ирена вас любит. Она умрет от этой любви… Я хочу, чтобы она жила, я хочу, чтобы она была счастлива… Я хочу, чтобы она была честной женщиной. Князь, перед вами мать, умоляющая за свою дочь, говорит вам: не убивайте моего ребенка, не доводите его до отчаяния… Вы совершили преступление, да, преступление самое ужасное из всех, над этим беззащитным существом, которое вы опозорили в награду за ее любовь к вам, красоту и невинность… Князь, сжальтесь над ней!

Сергей Сергеевич остановился и холодно взглянул на нее.

— Дорогая Анжелика Сигизмундовна, — отвечал он тоном самой оскорбительной снисходительности, — встаньте, прошу вас. Мне было бы за вас неприятно, если бы слуги застали вас на коленях; это может вам очень повредить, так как до сих пор вас считают очень благоразумной и гордой женщиной.

Анжель быстро поднялась, из груди ее вырвался вздох, подобный крику, в котором было что-то страшное.

Лицо ее сделалось тоже страшным, глаза блеснули злобным огнем, на ее тонких, бледных губах показалась пена.

В эту минуту она была похожа на тигрицу.

— Я сделала все, что было нужно для очистки совести, — вскричала она, — и в чем я поклялась моей дочери. Теперь кончено. Мы поквитались. Войдем снова в наши роли. Просьба не годится. Ее не было в моем сердце и не было в моем уме. Если я унижалась до такой степени, то знаю, что отомщу за это! Когда-нибудь вы будете у моих ног, как я была у ваших. Когда-нибудь вы будете умолять меня, как я вас умоляла. Я клянусь вам, что это будет так, также клянусь вам, что Ирена будет княгиней Облонской.

Она была так страшна в припадке злобы и ненависти, что князь инстинктивно отступил назад, не из боязни — это чувство было ему незнакомо, — а от удивления. Он думал, что она сошла с ума.

Но с ней это продолжалось недолго, она стихла, все, впрочем, продолжая смотреть на него вызывающим взглядом.

"Надо кончать!" — мелькнуло в его голове. Он подошел к письменному столу, выдвинул один из ящиков и вынул вчетверо сложенную бумагу.

— Вы слишком поспешили дать клятву, — насмешливо-злобно сказал он, — я уже потому не могу жениться на вашей дочери, что она уже замужем.

— Что?

Он подал ей бумагу.

Она быстро развернула ее — это был отдельный вид на жительство на имя жены отставного корнета гвардии Ирены Владимировны Перелешиной.

Ее дочь — жена этого негодяя, которого она выгнала от себя!

Она как-то сразу поняла всю сеть хитро сплетенной князем интриги.