И-е рус,олим

берет колбасу из рук.

6. ПРОТОКОЛЫ СУДНОГО ДНЯ

(C)

-- Интересно,-- ехидно протянула Анат,-- что едят безымянные герои?

-- В ближайшие сутки -- ничего,-- недовольно буркнул Макс.-- И потом, я не совсем безымянный. Я хоть и без имени, но отчеством обладаю.

По дороге домой, Макс зашел на рынок "Махане Иегуда", чтобы перевести стрелки грехов на курицу. Вернее, даже не на курицу, а на деньги, которые символизировали курицу, которую религиозные евреи крутят по-особому над головой перед Судным Днем, чтобы освободиться от грехов. Деньги принимали специально для такого дела дежурившие у входа на рынок пингвины. Макс, неловко усмехаясь, сдал три раза по двадцать шекелей -- за всю маленькую семейку, бодро продиктовал имя сына, имя жены и запнулся.

-- А тебя как зовут? -- нетерпеливо спросил дос, спешивший закончить вахту и начать думать о собственной душе.

-- Э-э...-- честно сказал Макс.

Чуть меньше года назад Макс сдался на обрезание. Не из конформизма и не в религиозном порыве -- Макс в Его существовании уверен не был, но считал, что обещания следует выполнять даже по отношению к сущностям, существование которых не доказано. В свое время, еще в незыблемом СССР, когда родители не подписывали разрешение на выезд в Израиль, Макс пообещал кому-то отсутствующему, но присутствующему, что если, не смотря ни на что, дано ему будет ступить на Землю Обетованную, то он сомкнет связь времен и не будет первым необрезанным поколением в роду. Первые годы после приезда, выпасть на неделю из забега было непозволительной роскошью. Потом все время что-то мешало, пока не стало очевидно, что тянуть дальше -- почти кидок.

Макс сознавал, что ему предстояло не просто пройти косметическую операцию, но свершить мистико-юридическое действо, заключить Союз с Принципом Неопределенности, причем не под данным ассимилированными родителями псевдонимом, а под истинным именем. И у него была привилегия самолично себе это имя избрать. Вариант с паспортным именем он отмел сразу -- Максим на иврите означало "очаровательный" и звучало как-то педерастически. Да и не было такого имени в ТАНАХе. Поэтому он все никак не мог выбрать между Исраэлем -- так звали деда по отцовской линии -- и Матитьягу -- дедом по материнской. Матитьягу ему нравилось больше, потому что было созвучно с Максимом и напоминало что-то из рассказов про индейцев. Но дед Матитьягу умер не своей смертью, его замучили большевики, поэтому брать имя с тенью насильственной смерти вроде как было неправильно. Гордое же имя Исраэль было замечательно всем, кроме того, что в документах деда писалось как Сруль, а в быту звучало Изя и казалось каким-то скользким. В общем, Макс попримерял перед внутренним зеркалом оба имени, да так и не выбрал. А когда пришло время произнести благословение над окровавленным концом, Макса вот так же спросили:

-- Тебя как зовут?

И он ответил. Назвал одно из этих двух имен. Добавив к нему отчество -бен Аарон -- сын Аарона. И не вспоминал об этом до тех пор, пока не отдал досу на рынке "троекурова" -- во искупление грехов. В результате Макс назвался Матитьягу бен Аарон. Продавец индульгенций поморщился: "А имя матери?" "Анна", -- послушно ответил Макс, а потом подошел к другому пингвину и искупил двадцаткой грехи Исраэля бен Анна.

Солнце садилось. Кот насмешливо смотрел на давившегося колбасой Макса.

-- Чего? -- нервно сказал ему Макс.-- Колбасы дать? На, еще пара минут до третьего звонка.

Аллеген понюхал колбасу, подумал и посмотрел на Макса.

-- Э,-- сказал Макс обеспокоенно,-- а кот колбасу не жрет. Не траванемся?

Кот как-то даже удовлетворенно дернул ухом и, выдержав паузу, набросился на подачку.

-- Зря колбасу ешь, Анныч,-- Анат закрыла холодильник.-- Захочешь пить, как пить дать. И вообще -- мясо перед постом есть глупо.

Макс и Кот непонимающе на нее уставились.

-- Глупо? Мясо? А что я должен есть перед постом?

-- Ну кашу. Макароны из цельной муки можно. Углеводы сложные, короче. Чтобы легче пост переносить. Я, например, съела три бутерброда из черного хлеба.

-- С кашей?

-- С колбасой. И надо больше пить.

-- Угу.

Все посмотрели друг на друга и фыркнули. Так они вступили в Судный День.

Гуляющие по иудаизму сами по себе, (C) были разочарованы, узнав, что вовсе не оригинальны, а принадлежат к большой группе израильтян, насмешливо называемых "евреями Йом Кипура" -- тех, кто не соблюдает никаких религиозных предписаний, но ежегодно постится в Судный День. Макс посещал синагогу раз в год, в Йом Кипур. Но не на "открытие" праздника, а на следующий вечер, на "закрытие" врат. Ему нравилось, словно звонка с урока, ждать звука шофара -окончания молитвенного марафона. Он научился угадывать приближение этого момента, чувствовал, как молитва выходит на финишный рывок, как усталое бормотание сменяется мощным ревом его племени. Вся плотная мужская толпа в праздничных белых одеждах начинала петь наконец-то понятные слова: "В следующем году в отстроенном Иерусалиме", и Макс ощущал себя среди грузинского многоголосья, сулящего радость и близость домашнего застолья -с хорошим вином и любимыми блюдами.

Сначала Макс ходил в синагогу два раза в год. К Судному Дню он по-очереди, неспешно, добавлял еще какой-нибудь праздник, пока все не перепробовал. Но на Симхат Тору надо было слишком долго плясать вокруг свитков Торы, изображая веселье и энтузиазм, а Макс не привык выражать веселье и энтузиазм подобным образом. На Пурим дети заглушали трещотками имя злодея Амана, что напоминало радиоглушилки советских времен, когда казалось, что именно в этот момент "Голос Израиля" транслирует нечто сокровенное. В каждом празднике нашлось что-то, ставшее отмазкой от посещения синагоги. А, может, все дело было в том, что (C) прилетели в Израиль в канун Судного Дня, что придавало празднику интимности, превращая его в их личную годовщину. Родственников у них в Израиле не было, поэтому тогда, по приезде, отправились к другу в Лод -- городок, который и сейчас похож на принарядившегося на танцы разнорабочего. Тогда же весь этот прикид только строился.

Гуляя по Лоду, (C) сжимали верткие ладошки своего пятилетнего гиперактивного ангелочка и всматривались в "райцентровские" лица, дома, перерытый центр. Друг Максова детства -- гиперактивный ангел в самом расцвете сил -- наслаждался ролью экскурсовода по сионистскому раю. (C) старались друг на друга не смотреть.

-- Скажи, Яшка,-- спросила Анат тоскливо,-- а Израиль, он весь такой?

-- Ага! Весь! Здорово, да?!

Был канун Йом Кипура, который (C) провели в посте, в жаре и в странном ощущении собственноручно нарушенной судьбы.

Вечером, после окончания Судного дня, (C) посмотрели стихийный парад жителей Лода -- толпа с песнями, плясками, жвачкой, спреями, воздушными шарами, обнаженными животами, в мини и сапогах, валила по центральной улице под восточную музыку.

Через пару часов после окончания праздника, (C) сняли первую попавшуюся квартиру -- она находилась в легендарном районе восточной бедноты "Холон -Бат-Ям". Хозяин, молодой еле русскоязычный ватик, сосчитал количество дырок в обивке дивана, и посредник послушно отметил это в договоре. Посредником был Леон Бор, верткий располагающий к себе паренек из московских фарцовщиков. Через несколько недель (C) увидели Иерусалим, совпали и поняли, что жить будут здесь. А еще через несколько лет, уже живя в Иерусалиме, (C) тупо смотрели репортажи о "кельнском мяснике" Леоне Боре -- молодом израильтянине русского происхождения, захватившем в Кельне автобус, расстрелявшем пассажиров и убитом немецким спецназом...

В Йом Кипур Иерусалим принадлежит детям. Они катаются на всем, у чего есть колеса и нет двигателя. Светские иерусалимцы, легко преступающие запрет на езду в субботу, не решаются в Судный День вставлять ключ в зажигание. Разновозрастные и разномастные дети на велосипедах, самокатах, роликовых коньках, скибордах и даже супермаркетных тележках захватывают дороги, изредка и неохотно разъезжаясь перед медлительными и молчаливыми в этот день амбулансами.