Повесть о днях моей жизни

   Жадно глядит в прозрачно-полумертвое лицо Ильюши и бормочет, бормочет, сама не зная что...

   -- Вырастешь большой, будешь красивый, сильный... Спи спокойно, мой родимый, спи, дорогой!.. Единственный мой, желанный...

   Припадет к горячей голове его и ласково смеется...

   -- Буду рассказывать тебе сказки... Расскажу про царевну, про мальчика с пальчик, жар-птицу...

   ...Через четыре дня, на рассвете, Ильюша, не приходя в сознание, умер.

   Мотя сидела на лавке, безучастно смотря на хлопоты бабушки, обмывавшей на полу худенькое тельце.

   Подостлав в переднем углу соломы, прикрыв ее новой дерюжкой, мальчика -- чистенького, с расчесанными льняными кудерьками и восковым личиком -- положили под образ. Мертвый, он длиннее, тоньше, кисти рук и пальцы прозрачные. Пришла тетка.

   -- Убрался, батюшка? -- тоскливо сказала она, глядя на ребенка.-- Не захотел с нами жить? -- И горько заплакала.

   Мать моя тоже заплакала, а Мотя молчала. Она сегодня и одета была лучше обыкновенного, и если бы не красные, воспаленные глаза и горячечный взгляд, можно было бы подумать, что она покорно равнодушна к смерти сына.

   В избу вошел Сорочинский, посмотрел исподлобья на мальчика, сморщил по-старушечьи лицо, заморгал глазами.

   -- Михаила, досок бы надо на гроб, -- обратилась к нему тетка.

   Он вскинул голову.

   -- Деньжонок...

   -- Оставайся дома, я сама поеду,-- ответила Мотя и, набросив на плечи сибирку, вышла из хаты.

   Стали сходиться соседи. Они тихо здоровались, целовали покойника в лоб и в иконку, стоящую в ногах его, потом шепотом передавали друг другу новости: сколько у кого объягнилось ягнят, в какое бердо ткутся красна, кто вчера дрался, давно ли несутся куры.

   Над изголовьем Ильюши горела тоненькая свечка, в избе было сыро и душно: пахло печеным хлебом, потом, грязной постелью, а за окном смеялось весеннее солнце, набухали и лопались древесные почки, верба стояла, унизанная желтенькими гусачками, от земли шел сизый пар.

   Радостно звенела детвора, вырвавшаяся из зимних логовищ, весело кувыркаясь, хохоча и прыгая, как молодые разыгравшиеся ягнята. Их писк мешается с блеянием овец, топотом лошадиных копыт, задорно-пронзительным ревом тощих телят. А день ясный, свежий, тихий, пропитанный ароматами просыпающейся жизни, -- и солнце, солнце, солнце без конца...

   Вынос тела был на следующий день. Чисто выструганный гробик, с мягким запахом свежей смолы, обвязали полотенцами, накрыв сверху черным коленкором.

   Несли дети.

   День и сегодня все так же солнечный, так же парит земля, и весна все так же радостно поет, разбрасывая пригоршни цветов и зелени, звенит, ликует, молится...

   Стоном стонут похоронные колокола. Твердой походкой, немного сгорбившись, идет за гробом Мотя, за нею -- мать, Сорочинский, Перфильевна, тетка.

   Увидав меня, сестра повернула голову, собираясь что-то сказать, но забыла и, только когда мы подошли к церковной ограде, опять остановилась.

   -- Ваня, могилка-то хороша будет, глубокая? Поглубже надо.

   -- Глубокая, Мотя... Я и крест уже привез.

   -- Ага, вот славно, спасибо, милый!.. Камешек бы надо побольше... У нас, кажется, был где-то...

   -- Есть и камень.

   -- Есть?

   Отслужили в церкви панихиду, крышку забили гвоздями, процессия тронулась на кладбище.

   Под высокой березой, между сестрой Дуней, умершей двух лет, и дедушкой Андреем Ивановичем вырыта могила Ильюше.

   Гроб опустили.

   Синею струйкой вьется кадильный дым, скорбно несутся последние песнопения, рыдает мать, припав к корням березы, рыдают тетка и Перфильевна, тихими, печальными нотами звучит голос священника.

   И, как далекое эхо, ему вторит клир:

   -- Покой, господи, душу усопшего раба твоего...

   Когда комья земли ударились о крышку маленького гроба, сестра рванулась вперед:

   -- Ему же больно, тише!.. -- вскрикнула она и потеряла сознание.

XVII

   Прошла пасха, Фомина неделя, засеяли овсы, пшеницу-ярь, принялись за огороды: возили на конопляники навоз, перепахивали под картофель и просо, сеяли рассаду, окапывали в садах деревья.

   Отец, еще с поста заговоривший о моей женитьбе, стал теперь настаивать, торопить:

   -- Видишь: мать старая, ей пора и покой знать, а она везде за девочку бегает!.. Брось-ка, молодец, ерничать, и так уж призыв отбыл.

   -- У меня, сынок, все руки отбились, у одной-то, в один голос ныла мать: -- и дома я, и в огороде я, и на речке с рубахами -- я, все я да я!.. У добрых людей старухи шерстку прядут, а у меня овцы не стрижены!.. Женись, Ваня, дай мне помочь!..

   На примете у них была Катюша Лапша из Столбецкого и Маша Кара -- своя, осташковская.. Потолковав между собой, родители сказали:

   -- Вот из этих двух любую выбирай, которая приглянется, та и наша мамаша!.. Гляди лучше: тебе с нею век вековать!..

   Я ответил, что глядеть мне нечего: обе не по нраву.

   -- Ну, так как же? -- насупился отец.-- Будешь ждать, когда именитая купчиха на паре приедет?

   -- Охота взять Настасью Галкину,-- сказал я.

   -- Ты -- хитрый, домовой! -- засмеялся отец, подмаргивая.-- Ну, что ж, валяй: девка -- дай бог всякому!

   Перед вечером я пошел к Прохору.

   -- Когда же вы, друзья, соберетесь в собрание? -- встретил он меня.-- Пора бы уж!..

   -- Погоди, Сергеич, соберемся как-нибудь; сейчас есть другая забота.

   Я рассказал ему, в чем дело.

   -- Эх ты, голова садовая! -- воскликнул Галкин.-- Да я сам бы за тебя замуж пошел, верная старуха!.. А он: "Как Анастасе-ея! Как Анастасе-ея!.." Ты мне черт или первый друг? Говори сразу!.. "Как Анастасе-ея!.." Слушай, коли хочешь по правде,-- маньчжурец стал трясти меня за воротник.-- Сволочи несчастной за мешок золота не отдам девки, потому -- ей цены нету, а тебе, товарищ, можно!.. С великим моим удовольствием можно, не погляжу, что отец у тебя -- аспид и василиск!..

   -- Что тебе дался мой отец? -- с досадой перебил я солдата.-- На каждом шагу ты меня попрекаешь им!.. Я ведь не за отца сватаю.

   -- Понимаю, друг, что не за отца. А кабы за отца, я тебе башку, гадине, проломил бы, честное слово, не лгу!.. Я разве не чую, что за себя... Эх, и чего ты только заступаешься за Ирода! -- с искренним огорчением закрутил Прохор головою.-- Бил бы его, домового, хуже собаки, а он туда же -- Филарет милостивый...

   Повернувшись к окну, маньчжурец закричал:

   -- Настюша-а! Стюнька!

   -- Ты что? -- спросил я.

   -- А вот мы сейчас все узнаем, ну-ко, сядь вон за грубку.

   Вошла Настя.

   -- Ты зачем звал?

   -- Дело есть,-- строго ответил Галкин.-- Слушай, твои года какие? То-то вот и оно... Молодые девки в эту пору плохо спят... Замуж за Ивана хочешь?

   -- За какого Ивана?

   -- За слепого; у нас их не сорок: за Ивана Петровича Володимерова?

   Девушка долго не отвечала.

   -- Та-ак,-- наконец, сказала она,-- сидел и надумал, славно!.. Прокламацию бы лучше сочинил, хромой сват!.. Больше ничего не скажешь?

   У меня упало сердце.

   -- Ты не смейся,-- рассердился Галкин,-- я тебя всурьез расспрашиваю.

   -- Какой тут смех!.. Сейчас али после?.. Расстегай бы надо сменить, а то -- видишь: весь картошкой выпачкан. Поди, и вино будем брать на свадьбу, а? Братух?

   -- Настасья, брось глупить, говори: пошла бы за Ванюшку?

   -- Пошла.

   -- Правда?

   -- Правда, клади в мешок.

   -- Эй, сокол, вылетай, го-го-го! -- весело залился Прохор.-- Сичас же станови магарыч, а то костыли обломаю!..

   Я вышел из засады.

   -- Ай, ведь вы вправду! -- испуганно метнулась Настя.-- Да зачем же? Да не надо!..

   -- А то что же, шутить, что ли, с вами? -- дергался на лавке солдат, оглушительно стуча по столу костылями.-- Попалась, плеха, а? Попалась? Теперь, девка, от своего слова отказываться нельзя!.. Как хошь, а запрещается на попятный двор!.. А ты, грач, что рот разинул: обалдел? Говори ей слова!.. Цыпа, цыпа, цыпа!.. Ишь дьяволы, цыплята-то опять к амбару побежали!.. Пойду отгоню пока!.. Повадились, холерные, будьте вы трижды прокляты!..