Степная барышня

Маленькая тропинка вела к лесу,-- я ехал по ней… или, вернее, по ней шла моя лошадь, никак не желавшая повернуть на торную дорогу, куда я раз десять направлял ее. Наконец я предоставил ей полную свободу, тем охотнее, что пышные облака поднялись высоко и быстро понеслись: солнце стало нагревать, тень леса была заманчива. После нескольких бессонных ночей нервы мои были сильно возбуждены. Тихий шорох, лес, утренний воздух, пение птиц -- все действовало на душу живее обыкновенного. Я весь предался природе. Редки у человека минуты полного забвения мелочей, делающих нас рассеянными и равнодушными к лучшему в жизни. А без них, без этих мелочей, как дышится свободно, какое равновесие чувствуешь во всем своем существе, будто вновь переживаешь счастливое детство и в то же время сознаешь в себе силу человека, исполненного энергии… Все, что испытано дурного в прошедшем, тушуется какими-то радужными надеждами в будущем. Вся нежность, уцелевшая в глубине души, рвется на свободу, и вы радуетесь, что вам не нужно душить ее,-- вы посреди природы! Ничтожная травка интересует вас и получает значение в ваших глазах. Вы готовы оплакивать муравья, погибшего под вашей ногой, так дорога и прекрасна кажется вам жизнь в эти минуты!

Я находился в таком мирном настроении духа. Повод был брошен, и моя кляча шла себе, куда знала, едва передвигая ноги. Я ехал лесом довольно долго; вдруг она неожиданно прибавила шагу и повернула с тропинки в сторону; я очутился на поляне, живописно окаймленной кустарником. Мне вздумалось пройтись по траве, омытой утренним дождем, но едва я начал останавливать лошадь, как она своей убийственной рысью пустилась поперек поляны, и мы очутились у ската пригорка, внизу которого текла узенькая река, извивавшаяся прихотливыми поворотами. Раздосадованный неповиновением клячи, я позабыл наставление мальчика: ударил ее нагайкой по задним ногам и в то же мгновение полетел через голову ее вниз, цепляясь за траву, которая от дождя скользила из моих рук. Я кубарем скатился к самому краю берега и, верно бы, выкупался, но, к счастью, под руку мне попался какой-то сучок -- я ухватился за него, однако ж, несмотря на это, весь мой левый бок успел побывать в воде. Выкарабкавшись на сухое место, я проклинал свою прогулку, забыв, что минуту назад был самый счастливый человек. Моя лошадь как ни в чем не бывало пощипывала траву, стуча удилами.

– - Прохор! Ты? -- раздался женский, довольно твердый голос невдалеке от меня.

Я стал смотреть в ту сторону, откуда послышался голос; но вместо него раздался плеск воды. Я понял, что попал на свидание. Мне захотелось взглянуть на нимфу, плескавшуюся в реке, и я осторожно сделал несколько шагов.

– - Ну что морочишь-то, не вижу, что ли, лошади! -- раздался снова уже сердитый женский голос.

Я смело пошел по берегу речки, которая круто изворачивалась, образуя миниатюрные мысы и полуостровки. На одном из таких мысов в виде сапога, по другую сторону реки, я увидел таинственную нимфу. Подняв высоко свое тиковое платье и заткнув конец за пояс, она словно напоказ выставляла свои красные и толстые босые ноги, следы которых тонули в мокрой траве. Лица не было видно, виднелся только загорелый затылок да белокурые волосы, причесанные на две косы. Возле нее лежала в корзине куча мокрого белья. Нимфа, нагнувшись, усердно полоскала какое-то белье.

– - Скажи-ка, пожалуйста, какая это речка? -- спросил я ее, неожиданно появись из-за кустов на краю противоположного берега.

Незнакомый голос так испугал деву, что она вздрогнула, выпрямилась и молчала, дико осматривая меня. Я повторил свой вопрос.

– - Брысь! -- резко произнесла дева и, подняв свое платье, бухнулась на колени в траву и вальком доставала белье, выпавшее у нее из рук при моем появлении.

Но белье, раздувшись, понеслось по воде; течение реки было довольно быстро.

– - Так не достанешь,-- сказал я, страшась, чтоб дева не упала в воду.--Лучше обеги к кусту.

Она кинулась бежать по берегу; я тоже, как бы влекомый течением речки.

– - Уйдет, уйдет! -- отчаянно завопила она после нескольких попыток поймать белье и заметалась по берегу, ища палки.-- Ах, помогите, помогите, родимый. Помогите! Прохор Акимыч!

Она совсем потерялась.

Я силился сломать большой сучок от первого попавшегося дерева, но второпях никак не мог этого сделать.

– - Барышня, голубушка, держите, держите! -- пронзительно вскрикнула несчастная прачка и как безумная пустилась бежать снова, простирая руки к белью.

Я перестал возиться с сучком и побежал тоже за бельем. Всего было досаднее, что крутые повороты реки беспрестанно подавали надежду поймать, но юбка не давалась, и бедная прачка испускала отчаянные вопли.

– - Что ревешь так! -- сказал я в сердцах.-- Бить, что ли, тебя будут за эту дрянь?

– - Больно жалко! -- всхлипывая, бормотала несчастная.

Я только тут рассмотрел ее лицо: это была уже знакомая мне служанка Зябликовых. Тронутый слезами бедной женщины, которых был я невольно причиной, я сбросил с себя мокрое пальто мое и бросился в воду.

Обрадованная горничная побежала за мной по верху берега и криками поощряла мое рвение.

Она беспокоилась не обо мне, а о барском белье. Речка была так быстра, что несла меня, как щепочку. Я проплыл так несколько сажень и стал чувствовать усталость, а главное, страх, потому что плавать я был не мастер, а речка становилась шире и бурливее. Я сделал большое усилие, чтобы приплыть к берегу, и испугался не на шутку. Дна я не мог достать ногами, а берег был обрывистый и глинистый, ни травы, ни сука, за что б удержаться. Я уже готов был кричать о помощи, как увидел вдали картину, которая заставила меня на минуту забыть страх. Впрочем, надо сознаться, что я в то же время заметил вблизи нависший над водою куст, за который удобно мог ухватиться. Мое внимание привлекла женская фигура, которая стояла или, вернее, почти висела на воздухе у крутого берега, держась одной рукой за торчащие кусты какой-то зелени; в другой руке она держала удочку, круто выгнувшуюся от тяжести -- только не рыбы, а белья. Занятая пойманной добычей, девушка не заметила меня, хотя я подплыл довольно близко; зато я чуть не вскрикнул, узнав в ней -- Феклушу!

– - Федосья, Федосья! Белье мое! -- кричала Феклуша.

– - Барышня, упадете! Упадете! -- умоляющим голосом, едва переводя дыхание, отозвалась босая служанка, бежавшая по берегу.

– - Удочку сломит! -- отвечала барышня и еще ниже опустилась.

Маленькая ее ножка скользнула по мокрой глине, куст вырвался из ее руки, и, верно, она упала бы в воду, если бы не Федосья, прибежавшая в эту самую секунду и ухватившая ее за руку. Феклуша, ловко цепляясь своими ножками о берег, добралась до верху и только тогда вскрикнула чуть не в слезах:

– - Моя удочка, ах! Моя удочка! Федосья вторила ей, приговаривая:

– - Барышня, ведь это ваше белье!

Я уже карабкался на берег, но отчаяние Феклуши так на меня подействовало, что я забыл свою трусость и вновь пустился плыть за удочкой.

Вероятно, Феклуша увидела меня, потому что страшно вскрикнула:

– - Назад, ради бога назад!

Я повернул голову и поблагодарил улыбкой. Феклуша манила меня к себе, топала ногами, то жалобно, то повелительно повторяя:

– - Назад, назад!

Федосья в это время дергала ее за рукав и говорила:

– - Ведь новое! Пусть его!

– - Там дальше водоворот, остановитесь! -- продолжала кричать Феклуша.

– - А ваша удочка, барышня,-- крикнула Федосья с досадою и махала мне рукой, чтоб я плыл дальше.

Но Феклуша сделала мне такой повелительный жест, указывая на берег, что я с большим удовольствием повиновался этому грозному приказанию. Пока я подплывал к берегу, пока карабкался, Федосья, вероятно, все успела передать своей барышне; она крикнула мне весело:

– - Я сейчас побегу домой и пришлю вам дрожки.

И она как стрела пустилась бежать.

Федосья встретила меня сердитым вопросом:

– - Измокли?

– - Барышня твоя не хотела, а я бы поймал белье.