Степная барышня

Я сидел на берегу в странном и приятном состоянии, с ожесточением рвал траву с землею и бросал в реку. Долго я раздумывал, каким образом степная барышня могла так пленить меня, заставить расчувствоваться, разнежиться от одной слезинки, и, наверно, притворной! Уж будто с ней не случалось таких сцен? Она дурачит меня своею наивностью! Поверю я, чтоб глупая рыба сколько-нибудь ее занимала! Это все расчет, и очень ловкий! Жаль! Гибель ее неизбежна. Хорошо, что я и приятель мой так совестливы.

Прочитав мысленно себе панегирик, я хотел было идти домой и удалиться от печальной картины страшного лицемерия под личиною наивной простоты и доверчивости к людям; но что же я скажу своему приятелю? Неужели сознаться, что я испугался этой девочки, бежал от ее чар? Мне сделалось смешно. Я пошел к дому Зябликовых. В саду Феклуша робко сказала мне:

– - Не пугайте меня! Зачем вы так все шутите?

– - Разве с вами Иван Андреич не шутил так? -- спросил я.

– - Никогда! -- произнесла тихо Феклуша.

– - Я более не буду. Дайте вашу ручку в знак мира.

Феклуша не решалась, я засмеялся -- она робко протянула руку. Я пожал ее.

– - Простите, если я вас напугал.

Мы снова сделались друзьями, то есть, кажется, Феклуша разочла более естественным верить моим словам.

Старики встретили нас с очень веселыми лицами и угощали меня чаем да булочками до отвращения. После ужина они, прощаясь со мной, сказали:

– - Может быть, вы не привыкли по-деревенски рано ложиться спать, Феклуша посидит с вами, позабавит вас музыкой!

Я поклонился за их внимательность и, докуривая сигару, сел на ступеньки террасы, дивясь нецеремонности моих новых знакомых. Феклуши не было в комнате в это время, и я был рад за нее. Я думал, что она инстинктом да и по моему обращению с нею поймет, что ей делать. Но вдруг она явилась с гитарой в руке и села возле меня. Вечер был несколько свеж, сад весь покрыт мглой, небо чисто и усыпано яркими звездами. Я счел за грех тратить время на разгадку характеров и, сев поближе к Феклуше, просил ее спеть мне что-нибудь. Она исполнила мое желание. Песня, которую она пела, была самого грустного напева. Малороссийские слова были полны жалобы на злобу и холодность людей к бедной, обманутой девушке. Голос Феклуши был так трогателен и грустен, что я просил ее перестать и спеть что-нибудь повеселее.

– - А я так очень люблю эту песню! -- сказала Феклуша. И в ее голосе послышались мне слезы.

– - Почему вы можете ее любить? Разве…

– - Моя сестра все ее пела,-- прервала меня Феклуша, продолжая брать печальные аккорды.

Эти слова дали моим мыслям другое направление. Я взял на себя роль исправителя и сказал:

– - Часто вы сидели так с Иваном Андреичем?

Аккорд замер; Феклуша молчала. Темнота мешала мне видеть выражение ее лица. Я повторил свой вопрос более настойчиво.

– - Да! Часто…-- робко отвечала Феклуша.

– - Нравился он вам?

Долго я ждал ответа. Феклуша сидела как статуя.

– - Я потому с вами так откровенен, что принимаю в вас большое участие. Не бойтесь меня, я вас спрашиваю для вашей же пользы.

Феклуша молчала, да и что ей было отвечать?

– - Если вы будете молчать, вы обидите меня и докажете тем, что все правда, что говорили мне о вас.

– - Ах, боже мой, да что же я буду вам говорить? -- с досадою проговорила Феклуша.

– - Отвечать на все, о чем я вас спрашиваю,-- с суровостью наставника сказал я.-- Вы молоды, недурны собой. К чему вам торопиться искать жениха?

– - Какого жениха? -- тревожно спросила Феклуша.

– - Ну полноте! Я все знаю. Иван Андреич хотел жениться на вас и, верно бы, женился, если бы…

– - Я знаю, что все соседи говорят о нас! -- с подавленным вздохом прервала меня моя слушательница.

– - Если знаете, то вам надо быть как можно осторожнее. Не оставаться одной, вот как теперь я с вами.

Мои слова, кажется, произвели сильный эффект, потому что я слышал ускоренное дыхание Феклуши.

– - Может быть, вы уже были бы женой Ивана Андреича, а теперь приобрели в нем себе врага.

– - Я ему ничего не сделала! -- произнесла торопливо Феклуша.

– - Как ничего! Нет, вы много можете сделать вреда человеку. Вы настолько хороши собой, что даже порядочного человека можете заставить сделать низкий поступок. Сознайтесь,-- вы очень хорошо знаете всю силу вашей красоты?

Феклуша молчала. Я старался разглядеть ее лицо, но было слишком, темно; вдруг мне с чего-то показалось, что сдержанный смех вырвался из ее груди. Я обиделся, потому что рассчитывал на другое впечатление.

– - Говорите откровенно,-- не правда ли, вы рассчитывали меня завлечь, и вам удалось бы совершенно, если бы…

Я был прерван воплем, вырвавшимся из груди Феклуши, которая, закрыв лицо, вскочила и убежала от меня.

Я остался как дурак один, не зная, что мне делать. Вопль был так естествен… Но, может быть, это была досада, что я угадал и разрушил все планы и надежды ее? Я просидел долго на террасе, поджидая возвращения Феклуши, однако она не являлась, и я, недовольный своей ролью, побрел в назначенную для меня комнату. Через несколько минут явилась ко мне Федосья с двумя кружками; в одной был квас, в другой -- вода. Поставив их на стол, она не двигалась с места и глядела на меня так свирепо, что я с досадою ей сказал:

– - Мне больше ничего не надо.

Федосья, заминаясь, грубо пробормотала:

– - Барышня…

Я догадался, что передо мной стоит поверенная Феклуши.

– - Ну что твоя барышня?

– - Плачет! -- мрачно отвечала мне горничная.

– - Что же мне делать? Разве я могу идти утешать ее?

– - Да вы ее обидели! -- злобно и с упреком сказала Федосья.

– - Чем я ее обидел? Разве она тебе жаловалась?

– - Жаловаться? Мне? Нет, барышня отцу родному не скажет ничего! Чем она виновата! Приехали оттуда затем, чтоб смеяться тоже над нами. Ей-богу, грешно так обижать людей!

Федосья меня пристыдила, я покраснел и, как бы оправдываясь, сказал:

– - С чего же ты взяла? Я ничего не знаю о твоей барышне, и за что я могу ее обидеть?

– - Один каторжник скажет про нее худо! Вот что! -- грубо прервала меня Федосья и с грустью продолжала: -- А всяк норовит ее обидеть! Знаем мы все, ума-то своего не хватило у уткинского, и уши развесил, как баба какая, а разве на каждый роток накинешь платок.

– - Да я ничего дурного не слыхал о твоих господах.

Федосья искоса поглядела на меня и, злобно улыбаясь, произнесла медленно и несколько тише своего обыкновенного голоса:

– - Небось нехристь, разбойник Архипка в трактире не понасказал про нас турусы на колесах?

– - Ни слова, право!

– - И уткинская дворня не уступит любой шайке воров, тоже небось молчала? -- продолжала она.

Глаза Федосьи блестели гневом; побелевшие губы судорожно дергались.

– - Божусь, что я ни от кого ничего не слыхал. Ты расскажи-ка мне лучше сама. Если кто будет говорить что-нибудь про твоих господ, я хоть буду знать, правду ли говорят или нет.

Федосья задумалась и, вздохнув тяжело, мягким голосом произнесла:

– - Господи, господи! Кажись, иной раз думается, лучше бы на чужой стороне в сырой земле лежать, чем сраму-то столько выносить. Да, видит бог, барышня без вины виновата стала на весь божий свет.

– - Расскажи-ка мне все, что было. Может статься, я и помогу -- злоязычников заставлю молчать. Ведь что худая, что хорошая слава, все от людей расходится.

– - Известно! Как бы от бога, так нашу барышню не обегали бы. Ведь, батюшка, последняя мещанка задирает перед ней нос, а соседи-то просто и рыло воротят, словно она виновата в чем. На что я, какая анбиция у холопки, а и то сердце кровью обливается, как какой-нибудь каторжник Архипка начнет скалить зубы: так бы, кажись, глаза выцарапала разбойнику. Ведь вор, мошенник! В скольких скверных делах был замешан! А живет да над честными людьми тешится.

Федосья пришла снова в сильное волнение. Я старался ее успокоить и просил скорее рассказать семейную тайну ее господ.