Русь пьянцовская

Ветер выдул из палатки можжевеловый дух. Но, вместе с ним, и тепло. Недопитый чай на столе казался желтовато-коричневым куском льда.

Ляна сняла со стены заячью лапку, смахнула пушистой лапкой со стола крошки, села рядом, как всегда, когда у нее было дело. Да к тому же неотложное.

Рация сипела. Ляна прислушалась. "Га-га-га?" То есть, готовы ли принимать? (Сергей отстукивал, в ответ, ключом: "Га!" Значит, готов! А те снова продолжали свое: "Га-га-га-га?"

Ляна спросила взглядом, в чем дело? Такая путаница, говорили, была, когда Гагарин взлетел в космос. Не могли постичь текста: "...Га-га-рин... Га-га-рин...", считали начальные "га-га" обычным кодом и, вместо того, чтобы записывать радиограмму, отвечали, не дожидаясь продолжения: "Га! Га!.. Готовы!"

Морзянка то сипела, то вдруг взмывала тоненько, пронзительно. Сергей похлопал по рации, как по крупу коня. Что ж, мол, не тянешь? Воскликнул в досаде: "Полупроводник!.. Я требую из Ухты рабочих, - ни ответа, ни привета. Ухта объявляет выговор за медленный разворот работ - тут же доносит... Полупроводник!.."

Наконец, пошел текст: "Рабочие будут прибывать в тундру по мере поступления".

Ляна прикусила губу: "Значит, в Ухте хоть шаром покати... Туников на туников менять-только время терять..."

На журнал радиосвязи свалилась двухвостка. И еще какая-то нечисть. Сергей понес их к дверям на журнале, как на подносе. На вытянутых руках...

Ляна зло взяла карандаш, как и все здесь, вязкий.

И разговор вышел такой же вязкий, с досадинкой. Ляна показала списочек. Как расставила рабочих. Беглого - с агрономом, который приехал в места, где погиб дядя. Бывшего попа - с погорельцами из Западной Украины. Ненадежных-с тружениками. А как иначе?

Сергей выпятил свои обветренные малокровные губы. Недоволен!

Ляна отшвырнула липкий карандаш и потребовала прямого ответа. Почему ее игнорируют? Она не видит, кто - кто?.. Или начальник партии - последователь академика... - Она назвала имя геолога с мировым именем, который не принимал девушек на свою кафедру. "Лезут, не разобрав, в геологию, - говаривал академик. - А потом от них одна обуза. И женские болезни, и радикулит, и детишки. Сами мучаются - дело мучают. Геология жестоко пострадала от эмансипации..."

Ляна смотрела на Фельдмана со злым прищуром. - Так что? Все не так?

Сергей почмокал своими толстущими детскими губами.

- Ляночка... - огляделся растерянно, словно хотел удрать, не договорив. Ляяа загородила проход табуреткой. Теперь никуда не денешься! Села у печурки перед дверью.

- Я тебя слушаю. И, пожалуйста, прямо. Вынесу!

Сергей взял Лянин список, оглядел его со всех сторон, словно в нем таился подвох, показал пальцем на верхнюю фамилию: знает она хоть кого-нибудь? К примеру, этого?..

Ляна усмехнулась: " ушастого-то!.. Туника широкого профиля..."

- Интересовалась, почему он здесь?

-Выгнали по сорок седьмой!

Сергей сел напротив Ляны, чтобы говорить тише: - Знаешь его историю?

- Знаю - видела документы...

-А без документов...

- Не понимаю...

- Ну, по-человечески... Слушай! Он был в Омске знаменитейшим поваром. Городской достопримечательностью. Его уговорили перейти в столовую обкома партии. Сварю, говорит, а потом котел - от меня же - пломбируют. И наклеивают бумажку с печатью: "Проверено на радиацию". Сказал как-то: "князьям "проверено", а мы жрем, что ни попадя... Донесли. Вызвали к первому секретарю. Другой бы повинился, а этот, видала, норовистый, вскричал: "В три горла жрете, а в городе хлеба нет!.." Уволили по сорок седьмой... Лучшего повара Сибири! И уж ни в одну столовую не брали. Буфетчиком спрятался. Под землю, в шахту. Настигли... Запил. А кто бы тут не запил?!.. Чего ж ты его дальше толкаешь? Его уж и так в угол затолкали. В отель "Факел"... Дальше некуда...

- Значит, по-твоему, я... ничего не понимаю?.. - спросила Ляна, уставясь в пол.

Фельдман ответил виновато, словно это его упущение:

- Ты работаешь, Ляночка, как точнейший прибор. Точнейший...

'- Это плохо? В тундре, где половина начинаний замерзает, а вторая вязнет в болоте...

Сергей протянул ей часы. Серебряные. С решеткой на стекле. Подарок отца-инженера; отец снял с руки, когда его уводили в тридцать седьмом.

- Вот, - произнес Сергей почему-то виновато. - Старинные, на двадцати двух камнях... Секунда в секунду... - И добавил напряженным тоном, видно, нелегко далась мягкому Сергею эта фраза: - Ты, извини меня, такой же прибор. На двадцати двух догмах... - Уткнулся жидкой бородкой в свою раскрытую грудь; выдавил из себя: - Сердце прибора - камень...

Ляне, на мгновенье, стало пронзительно жалко его. Так жалко трехлетнего, который выбежал из дверей... под грузовик. Еще секунда и все... Но к ней тут же вернулась прежняя ирония. Она огляделась, чтоб укрепить ее: "А ведь тошнит его от этого отребья... Точно! Из общего чайника брезгует", - отметила она, скользнув взглядом по никелированному чайничку, старинному, облупленному, видно, домашнему. "Из граненого стакана не пьет. Вон, из тонкого стекла, с подстаканником. А как вчера рыбу ловил!.. Чира поймает - в уху, хариуса - обратно выпустит... Гурман - аккуратист..." Ляна отыскала, наконец, взглядом щипчики. Они лежали на полочке тускловато-серебряные, домашние, снимать нагар со свечей. Щипчики путешествовали с Сергеем, куда бы он ни двинулся.

Ничто так не укрепляло неприязни Ляны, как они. Ляна взирала на них с брезгливой досадой.

"Клизма ты, вот что! Щипчики для свечей-в тундру... Уж точно - Сергуня! Все провалит!" - И, круто повернувшись, вышла из палатки. Направилась к рабочим, хотя восьми еще не было.

Возле палаток чисто. Хоть в туфлях ходи. Это она завела такое правило: по "центральной улице" грузовики - ни-ни... Трактора, вездеходы, тем более... Если разрешить громыхать вдоль палаток, всю землю перевернут. Грязи будет по шею. А так... глаз радуется. Ягель девственно белый. Пружинит под ногами. Не мох, а парадный ковер.

Рабочие курили возле столовой, с самого краю .лагеря. Беглый (его окликали Пашей) выводил на дверях углем: "Таверна 'Снежный человек'". Под вывеской был уже нарисован неандерталец с берцовой костью в руке. Паша подмахнул снизу; "Автопортрет". "Ушастый" захохотал. Петровых стал давать советы, чувствовалось, отборным матом, теперь уж хохот начался такой, что птицы поднялись, заметались над лагерем.

Край лагеря похож на берег. Дальше - жуткие болота. Пришлось мостить тропки, словно они - нефтяники на море. Вчера хлеб на себе перетаскивали: трактор утонул.

Ляна осторожно ступила на скользкие хлюпавшие доски. Подошла, вслед за перегнавшим ее Фельдманом, к притихшим ребятам.

Петровых заглянул в столовую, где стоял-в красном углу-будильник, буркнул, почесав спутанную бороду: "Рано покедова..." И, не теряя времени, занудил, вынув из зеленых брезентовых штанов записную книжечку; мол, неправильно закрыли наряд. Два дня работали за рекой. Там что? Там, значит, по карте, Ненецкий национальный округ. Коэффициент прибавки - 0,8°/о. А как им вывели? Как глупеньким?..

Ляна выругалась про себя: "Хитрован чертов! Закончик!.. Промолчала, и Петровых начал кричать, что, вот, завсегда так. Забижают рабочего человека...

- А повара ты учитываешь? - Паша обернулся к нему. - Ему тоже кус идет. От бригады. Своих не признаешь!..

Да, повара Петровых не учел. Уткнувшись в свою книжечку, принялся пересчитывать.

Фельдман прочитал свой список, кому куда ехать. Оглядел столпившихся рабочих.

- Спички есть? Рипудин от комарья?.. Проверить! Где приварок? - Он открыл крышку ящика с батонами, сахаром, котелками.

- Так, есть приварок... Накомарники? Павел, где накомарник?

Паша зашвырнул уголь, которым рисовал на дверях. Вытер о штаны черную ладонь. - Надоело в наморднике ходить, начальник!

Сергей распорядился кивком взять накомарник. Паша скривил губы недобро, запахнул на голом теле ватник, который он, видно, не снимал ни зимой, ни летом. Подтянул резиновые сапоги с отворотами, похожие на ботфорты. Поправил финку, сунутую в сапог. Ушел не оборачиваясь. Под сырой волейбольной сеткой, подвязанной только за верхние концы, не пригнулся. Откинул нижний край рывком.