Жена полковника

- Явился по вашему приказанию! - И, как только Шурин муж обернулся, они оба обрадованно засмеялись и стали пожимать друг другу руки.

Молоденький адъютант, улыбаясь, выждал свою очередь, четко шагнул вперед и, щелкнув каблуками, пожал полковнику Ярославцеву руку и тотчас отступил назад.

Они заговорили все втроем, стоя около телефонной будки. Шура увидела ищущие, а затем уставившиеся прямо на нее веселые маленькие глаза старшего офицера, и тут же он своей твердой походкой пересек вестибюль, направляясь к ней, еще издали радостно улыбаясь и одновременно выражая изумление высоко поднятыми бровями и расставленными руками.

- Что же вы тут сидите? - укоризненно закричал он, подходя. Разрешите представиться. Полковник Канониров. Я ему всегда говорил, что вы найдетесь. Я так и знал. Знаете, до чего я рад! Просто до невозможности, он нагнулся, полуобнял Шуру за плечо, поймал и поцеловал ей руку. - Ужасно рад. Большой праздник. Это необходимо отметить. Но что вы тут сидите? Немедленно идемте со мной, сейчас все будет устроено. Вещи есть? Пожалуйста. Нет? И не надо. Вещи ерунда. Вещи у нас будут. Главное, ведь вы вот нашлись, отыскались. Я невероятно рад. Самое замечательное, что я ведь всегда ему это говорил...

Шура, вопросительно глянув на мужа, позволила Канонирову подхватить себя под руку и увлечь к широкой лестнице. По пути полковник Канониров перегнулся через барьер к дежурному и вполголоса весело спросил:

- Так номеров нет, что ли? В таком случае имейте в виду: полковник Ярославцев с женой будут жить у меня в номере. А я все равно завтра выбываю. Переночую у моего адъютанта.

В номере у полковника Канонирова сперва показалось чистенько, пустынно и голо. Едва успев войти, полковник одной рукой помог Шуре снять ватник, другой включил электрическую печку, тут же подвинул Шуре кресло, направил струю теплого воздуха ей на ноги и, еще не успев покончить со всем этим, закричал адъютанту:

- Сеня, о чем ты думаешь? Почему отсутствует колбаса?

Адъютант быстро нагнулся и потянул из-за дивана увесистый кулечек, стукнул твердой колбасой об стол и весело ответил:

- Колбаса присутствует, товарищ полковник.

- В таком случае почему же она, такая невежа, присутствует в неразрезанном виде?

- Колбаса уже режется. Консервы открываются.

Шура, улыбаясь, переводила глаза с одного на другого. Ей очень нравился лобастый полковник Канониров, мгновенно наполнивший своей кипучей деятельностью всю комнату.

- Долго. Медленно. Вяло функционируете! Не знаю, что с вами делать, лейтенант! - покрикивал полковник и тут же, показав Шуре глазом на адъютанта, шепнул: - Вообще говоря, изумительный парень, знаете ли. Огонь. Золото!.. Ну, опять заснули там, лейтенант?

Согрев около печки ноги, Шура ушла мыться в ванную комнату. Из крана в белый фаянсовый умывальник полилась вода. Сперва холодная, потом тепловатая, наконец почти горячая. Шура подставила застывшие руки по локоть под горячую, тугую струю, медленно поворачивая их со вздохом наслаждения.

В комнате рядом звенели чайные стаканы, передвигались кресла и непрерывно слышался напористо-добродушный голос полковника Канонирова, забрасывавшего вопросами Шуриного мужа. В дверь из коридора постучали, и Шура, все еще не в силах вынуть блаженно отдыхающие в теплой воде руки, услышала в прихожей взволнованный голос Кастровского.

До нее сквозь шум бегущей воды донеслось:

- ...Полковник, дорогой мой... а где же она?..

Шура, задыхаясь от нетерпеливой радости, не успев вытереть руки, локтем распахнула дверь из ванной, и Кастровский, обернувшись, швырнул на пол чемодан, который нес в руке, и бросился обнимать Шуру.

Смеясь и гладя его по волосам, Шура все время почему-то повторяла: "Ну, подожди, у меня же мокрые руки..." - и этими мокрыми руками гладила его по голове, торопливо и крепко прижимая, как будто это она его успокаивала.

Наконец Кастровский выпрямился:

- Прошу прощения... Дело в том, что мы ведь считали... мы должны были считать, что Шурочка... да не все ли равно, что мы, дураки, считали... извините, я с остальными даже поздороваться не успел...

Стол, аккуратно и бездарно симметрично, по-мужски накрытый, был уже готов.

Чемодан, который притащил с собой Кастровский, был Шурин чемодан, вывезенный им при эвакуации с некоторыми другими случайными и по большей части не самыми нужными вещами.

Шура откинула крышку, и на нее пахнуло забытым домашним запахом. Она стала на колени и начала осторожно перебирать своими потрескавшимися, огрубевшими пальцами сложенные в чемодан прежние платья, слишком легкие и яркие, чтобы хоть одно из них надеть на себя сейчас.

В конце концов она выбрала одно старенькое платьице, но, и в нем чувствуя себя не совсем ловко, накинула сверху старый вязаный платок. Когда она заняла приготовленное ей место во главе стола, полковник Канониров потребовал, чтобы она сама всем разлила чай, и выпил стаканов восемь, не уставая восторгаться тем, что наконец-то довелось попить чайку в настоящей "домашней обстановке".

У Шуры слипались глаза. Ей было как никогда тепло и уютно, немного кружилась голова от света и шума. Она полудремала в кресле, не выпуская из рук ладони мужа...

Прощались поздно. Кастровский провозгласил последний тост, закончив его словами:

- "Мы увидим еще небо в алмазах!"

А полковник Канониров с силой воскликнул:

- Вот это совершенно точно! - и, бросив взгляд на усталое лицо Шуры, собрался уходить, на ходу оглядываясь и махая рукой.

Остальные тоже на цыпочках поспешно ушли, осторожно притворив за собой дверь.

Шура сонно помахала им вслед, улыбаясь, и немного погодя что-то невнятно пробормотала, продолжая улыбаться.

- Ты что? - спросил ее муж.

Она показала на столик, где уже успела постелить домашнюю салфеточку из чемодана. На салфеточке лежали несколько шпилек, круглое зеркальце, коробка папирос, около маленького флакончика духов тикали снятые с руки крупные мужские часы полковника.

- Вот у лас с тобой опять есть свой дом. Да?.. Тут наш дом. Правда?

На другой день к Шуре пришел пожилой и весьма раздраженный на вид профессор.

Он долго отряхивал от мокрого снега в прихожей меховую шапку. Затем, войдя в комнату, бегло поздоровался и, почти не обращая внимания на Шуру, стал, недовольно хмурясь и отдуваясь, вытирать платком мокрую бороду.

- На улице снег мокрый идет? - виновато спросила Шура, чувствуя себя неловко, что вызвала по пустякам такого озабоченного и сердитого человека.

- Да уж, - неодобрительно и даже укоризненно сказал профессор, как будто снег шел только по дороге в их комнату и во всея этой мокроте виноваты были только Шура с мужем.

Профессор, продолжая заниматься своей бородой, прошелся по комнате, придирчиво-недоверчиво потрогал трубы парового отопления и, щуря один глаз и заложив руки за спину, критически стал разглядывать плохонькую картину, висевшую над диваном, и, только положив платок обратно в карман, как будто вспомнил, зачем он сюда пришел, сел на кровать рядом с Шурой, взял ее за кисть и спросил: "Ну, что там у нас?" - тоном, ясно показывавшим, что ничего такого достойного внимания "у нас" и быть не может, и, уже начав осматривать Шуру, еще раз мстительно покосился на картину:

- Подгуляла, подгуляла перспектива... определенно подгуляла...

Через минуту он сказал:

- Ну, что ж! - с таким выражением, как будто хотел сказать: "Вот видите, я же вас предупреждал". - Придется полежать.

- Ой, профессор, неужели совсем лежать? Весь день? - горестно воскликнула Шура. - Как раз сейчас будет так обидно лежать.

- Весь день, - машинально повторил профессор, внимательно ощупывая ей живот и щурясь при этом с неодобрением, - так... весь день...

Он мягко перебрал пальцами, безошибочно нащупал самую больную точку где-то глубоко внутри...

- Весь день, - он быстро откинулся, выпрямив спину, набросил одеяло на то место, которое ощупывал, и, убрав руки, вдруг и наконец поняв, что именно он повторяет, возмущенно спросил: - Как это "весь день"? Мы вас положим в клинику. Вам тут нельзя лежать. Возьмем вас на рентген, проверим все, что полагается, а там будет видно. Что значит "весь день"?