Стрежень (= Юноша и машина)

Степке Верхоланцеву спокойствие не удается - он приплясывает в воде, то краснеет, то бледнеет, дышит неровно, руки его дрожат от нетерпения.

- Пошел! - кричит дядя Истигней.

И весь берег мигом оживает: рыбаки улюлюкают, свистят; Григорий Пцхлава колотит веслом о воду; Степка бьет воду ногой, кричит "ура". Они стараются оглушить рыбу, испугать, чтобы она не выскочила из мотни.

- Уай! - орет берег.

Подхваченный сильными руками, невод с мотней вылезает, на песок; в брызгах пока трудно разглядеть, много ли рыбы в клубящейся, обросшей тиной мотне, Уже не один баклан, а десятки со злыми криками носятся над берегом, над головами рыбаков, прицеливаются клювами на мотню, а рыбаки все орут, колотят по воде веслами, ногами. Но вдруг все стихает. Далеко забросив недокуренную самокрутку, дядя Истигней проходит к мотне, наклоняется и равнодушно сплевывает.

- Мелочишка! - говорит он. - На зарево не будет! - Повернувшись, он выходит из круга рыбаков, садится на песок, снимает сапоги и начинает разматывать портянки.

К мотне кидается Степка; заглянув в нее, всплескивает руками, оглашенно кричит:

- Осетры!

- Осаживай, осаживай! - ворчит дядя Истигней, но мотня уже на берегу, и теперь рыбацкая традиция не запрещает радоваться.

Рыбаки расцветают улыбками - улов отличный! Среди желтобрюхих стерлядей, жирных налимов и брюхатых подъязков темнеют четыре осетра. Вытащенные из воды, они ведут себя так, словно и не их вытащили на желтый горячий песок, а бревна.

- Мелкие осетры! -говорит дядя Истигней, рассматривая на свет портянку и качая головой. - Ишь, прохудилась! - Потом разглядывает портянку с другой стороны, опять сожалеюще вздыхает: быстро изнашиваются в резиновых сапогах. Наконец начинает накручивать. - Мелкие осетры! - упрямо повторяет он, хотя в каждой рыбине килограммов двадцать.

И именно к осетрам, не обращая внимания на другую рыбу, пробирается приемщица Виктория Перелыгина. Рыбаки уважительно пропускают ее, так как она сейчас тут высшая власть, представительница Обского рыбозавода. Виктория взвешивает и принимает рыбу, определяет сортность, ведет записи в толстом журнале, который носит всегда при себе и показывает только Николаю Михайловичу Стрельникову для сверки. Глазами Виктории Перелыгиной на рыбу смотрит государство, и от имени государства она властно приказывает:

- Налимов - в воду! Выбрасывайте!

Лов налимов на Оби в этом году запрещен.

Еще никогда не было такого строгого приемщика рыбы, как Виктория Перелыгина. Она не позволит взять недомерка, выбросит из мотни небольшую стерлядку, а о налимах и говорить не приходится - в воду! Рыбаки не спорят. Они уважают Викторию за твердость, деловитость, решительность. Дядя Истигней с первых дней работы Виктории одобрил ее действия.

Сейчас, завертывая вторую портянку, он говорит:

- Правильно, строгий контролер! Выбрасывай налимов!

Здоровенные, жирные налимы летят в реку; плюхнувшись, замирают на месте и так стоят несколько секунд, не веря в избавление; потом - крутой заворот хвоста, стремительный изгиб спины, и на поверхности остается только небольшая завивающаяся воронка. Рыбаки радостно смеются:

- Обрадовался, леший!

- Теперь, холера, до Томска махнет! Степка подбегает к дяде Истигнею, говорит просительно:

- Проспал я, дядя Истигней! Больше не буду! - Он прижимает руки к груди. - Вот честное слово, больше не будет этого, дядя Истигней.

- Дело молодое! - говорит дядя Истигней. - Ты не волнуйся, пустяки. Мало ли что бывает! Парень ты молодой... - Он протягивает Степке руку. Тот поднимает старика с песка, и дядя Истигне$ говорит: - Пойдешь на замет... За меня.

- Пойду! - радостно кричит Степка. Дядя Истигней усмехается:

- Шемела! Ну иди, иди! - И он легонько похлопывает Степку ладонью по выпуклой груди.

Выпущенным на луг жеребенком Степка летит по песку. Велика ли беда, что проспал полчаса, что без него начали замет, - пойдет сейчас в завозне, будет работать хорошо; второй замет даст столько же рыбы, и он станет опять тянуть невод, опять кричать вместе со всеми, когда выйдет на берег мотня, опять испытает счастье оттого, что отлично идет работа, а день солнечный, яркий, теплый и над песком полощется голубой флаг.

- Виктория! - кричит Степка, подбегая к девушке. - Иду на замет! Вместо дяди Истигнея.

Она, низко склонившись над тетрадью, записывает улов.

- Иду на замет! -тормошит ее Степка.

- Пожалуйста! - недовольно передергивает плечами Виктория. - Если тебе доверяют... Я бы не сделала этого!

- Доверяют, доверяют! - восторженно орет он. - Дядя Истигней сам сказал.

Наконец она поворачивается к нему, сдвинув брови, разглядывает его рваные брюки, испачканную выходную рубаху, галстук, который Степка забыл снять.

- Сними галстук, - строго говорит Виктория, и он послушно срывает его. - И не стыдно! - укоряет Виктория. - Грязный и растерзанный, как этот... - Она как бы с трудом вспоминает. - Как Ульян Тихий!

Степке достаточно того, что она заговорила с ним, он бежит к завозне.

- Начинаем! - командует бригадир Стрельников.

- Начинаем! -восторженно откликается Степка.

Солнце уже ушло далеко от горизонта, стало белесым, а небо темнеет, воздух неподвижен, и только марево струится над песком. Обь сейчас просматривается отлично. Глазу открывается широкое течение реки, пойма, луга, черные тальники, небольшая зеленая горушка; за далечиной Оби снова синеет Обь, сделавшая такую крутую петлю, что берега едва не сомкнулись. На повороте река как море. Взгляд не может соединить разом оба берега, на каждый надо смотреть врозь - вот как широка Обь.

Коловщик Ульян Тихий, придерживая руками березовый кол, бредет вдоль берега. Шагает он вяло, расслабленно, поматывая головой, как уставшая лошадь. Тяжело у него на душе, и голова все еще трещит.

Вчера вечером Ульян Тихий напился до одурения, до беспамятства, свалился на траву возле поселковой чайной, проспал до утра, а проснувшись, долго не мог понять, где находится, и от тоски, от великой немочи во всем теле тихо стонал. Теперь он не помнит, с кем пил, на какие деньги, что говорил, что делал. Тоскливо и жалобно глядит он на швартующийся в это время "Рабочий".