Ханство Батырбека

Приехали эти люди ранней весной и сразу же стали пахать цельную действенную степь, живя под телегами и под открытым небом. Потом косили и ставили огромные стога сена, а когда пришла страда и появилась на гумнах солома, они намешали ее с глиной и выложили низкие, подслеповатые избушки.

А теперь уже выросла целая деревня, в которой было несколько деревянных изб с тесовыми крышами. За последнее же время вырос из соломенных кирпичей огромный дом, покрытый зеленой железной крышей, в нем завелась молоканка и торговля разными товарами, покупать которые приезжали даже и киргизы.

Первое время среди киргизов прошел ропот, они бросились было с жалобой к начальству, потом к адвокатам, потом к самим непрошеным новоселам… Но из всего этого ничего не вышло… Поволновались, погрозились, похлопотали, много растратив денег, а потом с обидным недоумением притихли, как бы ожидая, что все выяснится само собой и за них-то кто-нибудь заступится. Время шло, и шли незваные гости, числом все больше и больше. Наехали чиновники, молодые и сердитые, наставили столбов, и в привольной киргизской степи закопошилась новая, чуждая кочевникам жизнь.

Киргизы оказались, как бы загороженными в своих извечных просторах внезапно вырастающими новыми деревеньками, и стали копить в сердцах смутную злобу, ожидая, что заступник придет и накажет виноватых.

Знали, что где-то ездят и хлопочут почтенные бии и тахсыры, что даже к самому царю посланы лучшие аксакалы, ну и ждали:

— Правда придет! Как не прийти? Царь увидит, и сам все разберет. Не даст в обиду! — говорили они между собой.

Но время шло, и ожидания киргизов переходили в глухую тоску, а стеснение в выпасе, в покосах и в пользовании водой для поливок из Акбулака рождало плохо скрываемую ненависть и мстительную вражду к мужикам…

Мужики чувствовали это, бдительно охраняли свою независимость и питали к киргизам двойную ненависть: и за то, что киргизы владеют столь обширными и тучными землями, и за то, что они нехристи, поганая, стало быть, тварь.

И если киргизы имели терпение ждать и сохранять учтивость в общении, то мужики совершенно не считали нужным церемониться с киргизами и всегда и всюду открыто преследовали и унижали их, называя в глаза и за глаза псами, поганью и ордой. И везде, не стесняясь, проповедовали:

— Бить их, собак остроголовых, да и толькя!..

— А то глядеть?.. Ответу за яво ня будя: ён нехристь, и души в ём нетути… Глуши яво, да и крышка!..

Потрава стогов сена подогрела в мужиках это чувство.

Собрав сходку, они решительно потребовали от старосты самых крутых мер против всех киргизов, которые хотя бы только приблизятся к их пашням со своими табунами. Табун киргизских лошадей, числом около полусотни, находился во дворе у старосты, растаптывая там жидкий навоз.

Близость этих лошадей особенно возбуждала мужиков. Каждому хотелось завладеть парой или хотя бы одной доброй лошадью, и потому все они в протесте против киргизов проявляли особенное единодушие.

В тот момент, когда кавалькада киргизов во главе с Батырбеком подъезжала к деревне, мужики находились в самом возбужденном состоянии, ожесточенно кричали и жестикулировали.

Киргизы этого не знали, но чувствовали, что подвергают себя жестокой опасности, однако смело, хотя и не торопясь, въехали в широкую улицу с редкими дворами.

Мужики увидели их издали и сначала как будто даже изумились киргизской дерзости, но потом вдруг забушевали и настроились самым воинственным образом. Некоторые, что сидели верхом на киргизских лошадях, пустились галопом навстречу приближающимся всадникам.

Батырбек, въехав в деревню и увидев под одним из мужиков лучшего своего бегунца, побледнел и съежился, но смолчал и только сильно натянул повод своей лошади, которая прибавила ходу и горячо под ним заплясала…

Мужики толпою встретили всадников, не допустив их до дома старосты. Один из них, низенький и коренастый Петруха, первым наскочил на Батырбека, которого хорошо знал как главного в ауле.

Схватив за повод лошадь и скверно ругаясь, он полез к лицу старшины с кулаками. Другие схватились за полы бешмета и за руки, в одной которых Батырбек держал толстую плеть с серебряной чеканкой.

Спутников Батырбека также окружили и при громких криках принялись тащить с седла. Кто-то, подскочив, вырвал плеть у Батырбека и изо всей силы ударил по лицу. Лисья, расшитая шелком шапка слетела с головы Батырбека и упала в грязь.

Все это произошло так быстро и так неожиданно, что никто из приехавших киргизов не успел опомниться. Но когда Батырбек получил удар собственной плетью, этот первый в жизни удар по лицу маленького, вольного хана, взросшего на приволье и не знавшего насилия, — вдруг все изменилось. Батырбек с небывалой силой и негодованием, с неиспытанными еще властью и энергией крикнул:

— Не-ге?

Так крикнул Батырбек, что мужики, привыкшие робеть при всяком властном крике, вдруг опешили и отступили.

А следующий повторный крик Батырбека, как бичом стегнул по его спутникам и они, не исключая старого Карабая и молодого Исхака, ожесточенно бросились на изумленную толпу… Но Батырбек новым криком остановил их и, врезываясь в середину толпы, стремительно разорвал на груди своей шелковый камзол и белую рубаху и, подставляя мужикам обнаженную грудь, бешено закричал единственную известную ему, но бессмысленную русскую фразу:

— А?.. Пожалуйста, спасибо!.. А? Пожалуйста, спасибо!.. А-а?!.

Затем он выхватил из ножен, что висели у его посеребренного пояса, острый нож-бритву, бросил его к ногам толпы и, показывая на свою грудь, делал знак, чтобы мужики резали его, и повторял все ту же фразу:

— А!.. Пожалуйста, спасибо!.. А-а?!.

Мужики, окончательно растерявшись, отхлынули от него и, растерянно гыгыкая, переглядывались друг с другом. Сарсеке выехал вперед и, сняв свой малахай, стал успокаивающе махать им на крестьян… Заискивающе улыбаясь, он на плохом русском языке стал просить их:

— Эй, каспада!.. Што ти, бог с вами?.. Помаленьку, мирился будем… Пожалуйста, каспада!..

Добрые русские мужики совсем обмякли и как будто даже сконфузились своего дикого порыва к самосуду… Они уже добродушно улыбались и с любопытством смотрели на гостей, смеясь над жестоко оскорбленным и продолжавшим горячиться Батырбеком.

Некоторые даже выкрикивали:

— Правда, ребята!.. Толком надо поговорить!..

— Мирно лучше!.. Ведь он хучь и нехристь, а в ём, ишь, тоже правда есть…

— А как же: ён сознает, пес его дери, что виноват: ишь, корится приехал…

— И то! А ну-ка ты, слышь, орда, сказывай — чего и как!.. — обратился к Сарсеке Петруха, широко улыбаясь и тяжело дыша от только что пережитого возбуждения.

И Сарсеке, потихоньку и не торопясь, учтиво и мягко повел переговоры. Он делал вид, что во всем спрашивается у Батырбека, который сидел на лошади, понурив голову, и, бледный и осунувшийся, совсем, казалось, не понимал, что у него спрашивали…

Разговаривая по-киргизски с Батырбеком и Карабаем, Сарсеке вел с ними разговор совсем на другую тему. Он давал им разные наставления насчет лошадей и Кунантайки… Мужикам же, не знающим ни слова по-киргизски, он обещал заплатить деньгами все расходы, только требовал снисхождения и справедливости, а также и того, чтобы всю потраву освидетельствовали с понятыми и в присутствии Батырбека и его, Сарсеке…

Мужики даже одобрили такое предложение и заговорили, как старые друзья… А некоторые давали реплики:

— Ишь, остроголовый, дело ведь говорит!..

— А то!.. Раз он, значит, убытки ублаготворит ежели, нам больше и не надо ничего.

Потом они признались и насчет Кунантайки:

— Дыть, как не побить?.. Побили крепко!.. Едва, пес поганый, отдыхался… Дыть, посуди: обида!.. Мы, значит, маялись — косили — все лето, а ён в одну ночь семь стогов разбил. Ладно, что энтот верзила-то убег, а то ему мы больше наклали… Ведмедь окаянный!..

Сарсеке охотно и горячо ругал Байгобыла и Кунантайку, обижался на них, что они причинили убыток Батырбеку, даже соврал, что они уже побили и Байгобыла.