Сны, рассказанные мальчику

Опук - меловой, известковый холм на юго-востоке Керченского полуострова, высота - сто восемьдесят девять метров, на вершине - обширное плато, поросшее ковылем, склоны, обращенные к морю страшно обрываются вниз, образуя длинное ущелье поросшее кизилом. Место чудес и редких видов птиц. Такова цель. Средства: линялый брезентовый рюкзачок, термос с чаем, помятая алюминиевая фляга с водой, консервы, хлеб, помидоры, яблоко, нож, салфетки, фонарик, спички, часы и полотенце, ложка, фотоаппарат, блокнот и ручка, карта полуострова, дедовская жилетка.

Подъем. Ему и мне было не до снов. Завтрак через силу, слишком рано, чтобы есть, ну вот, зубы почистил, кеды одел, деньги в заднем кармане джинсов. О.К. Пошли. Самая страшная и самая интересная часть похода: по маршруту дом - автовокзал, сквозь все чудеса ночного летнего города. Навсегда, если так можно сказать о мире, о котором точно с детства известно - ты в нем смертен, ты в нем - на некоторое время, да и со временем, - его (времени) все больше, то есть ты узнаешь, что не ты один, но и весь мир - "на некоторое время". Так вот, навсегда, от этих детских путешествий осталось: город обретает красоту, чудесность смысла, когда ОНИ спят, собственно, они потому и ОНИ, что их отсутствие возвращает красоту в ими же построенный город, ИХ город превращается в живущий сам-в-себе город красоты южной ночи, чуда тишины, совершенной музыкальной тишины, жизнь просыпается здесь ночами, показывается, выглядывает, дышит, жизнь возвращается на улицы, и не улицы это вовсе, а мир, ЦЕЛЫЙ мир в мире с собой. Это самое прекрасное время в городе, жаль, что никто не видит этого, в том и грусть красоты и чуда города - любое подглядывание исключает возможность увидеть, принять; и частью - маленькой, трепещущей от радости и удивления частью, маленьким мальчиком, пусть даже в страхе, можно войти в ночной мир города. Это ничуть не царствие небесное, но даже здесь и даже детям пришлось бы "стать как дети", чтобы увидеть. Только кому? для чего? в мире силы, в мире злом и оттого несчастном, в мире, где... ну да это всем известно. Он думает так, вернувшись, он запишет в тетрадь в клеенчатой обложке об этом, а после, спустя несколько лет, он же станет рвать свои тетради и, злясь на ленивое пламя, бросать листы в камин, чтобы это стало прошлым, чтобы это стало прошлым, чтобы это стало прошлым, чтобы это стало прошлым, чтобы это стало прошлым, чтобы это стало прошлым, чтобы это. После. А пока. Как повод продолжить, продлить радость, что есть редкий гость в его сердце, редкий, и только гость.

Радость обретения, участия, гордость того, что и он принят в мир ночи, в самый нежный, самый нежный, самый осторожный и чуткий мир, ему нужен именно он, он рад, просто счастлив быть принятым, он узнан, ему сказали: "входи!", он - свой. И вот кто ему теперь отец и мать: белизна акациевых цветов, стрекот летучих мышей, неслышный шелест листвы, густой недвижный воздух, напитанный запахами растений, чистый, без пыли, без примеси бессмысленного шума, все, о чем я не сумею рассказать, вам нужно просто увидеть это самим, ЭТО вне слов об этом. Ведь кто наши отец и мать: те, кто принимают тебя. Кому ты свой. Такой какой ты есть, кто только один и может открыть тебе: какой ты есть и есть ли ты. Так мальчик узнал себя, так он нашел себя, потому что так он нашел своих родных, сродственных ему, свой мир, так он узнал, что он есть. Только полюбив, ты узнаешь о себе: я есмь. Старые прописи, но им они прочтены впервые, значит, он открыл их, и никто не вправе не радоваться этому.

Ловцы ставриды, по всей видимости, провели на набережной всю ночь - под светом лампы, привлекающей мелочь серебряной рыбьей монеты в таинственно-зеленой воде, лето, лето, все еще лето, все еще радость, благодарность, благодарность, кому? кому? Мальчик, мальчик, к тому времени, когда ты узнаешь, кого благодарить, к тому времени, когда ты выучишь его имена, что останется от твоей благодарности? Мне грустно, мне невесело от этой мысли, но он благодарит его, и пусть его зовут "ночь", пусть его зовут "мир", пусть его зовут "природа", даже если он не откликнется ни на одно из имен, данных ему сердцем мальчика, все равно это - твое, это - тебе, даже если ты не узнаешь об этом, но, и так говорит мне мое знание, ты ДОЛЖЕН узнать в его благодарности обращение к тебе по имени. Его сердце поет, его сердце поет гимн. Его сердце. Так он узнает о своем сердце. Ночь, время сна, для него - время пробуждения к жизни, той, в которой ты уже знаешь, что ты есть. И правом к тому - радость быть, единственная песня.

Он открывает свет: свет неоновых фонарей, и (снова навсегда) это станет для него светом, он узнает тишину, ту, что предшествует всякой музыке, он знает теперь: музыка рождается из тишины, он полюбил город за то, что.

Позволь, я скажу от себя. Я хочу сказать, пока грусть еще бережно держит мое сердце в ладонях памяти. Мальчик, мальчик, я так и дальше буду обращаться к тебе, все равно, пусть тебе не нравится; мальчик, ты не сможешь отделаться от себя, и сколько ни жги тетради, сколько ни пытайся забыть, придется тебе, сколько сил ты потратишь, чтобы понять! придется тебе принять все как есть и все как БЫЛО, с радостью, с благодарностью, со "спасибо" (со всеми смыслами это чудного слова), принять, тебе придется принять себя, впустить себя в свой дом, в дом своего сердца. Вот за тем ты и пишешь все, что пишешь, ты понял, давно понял, пора.

Он приходит на автовокзал, ложится на скамью, ждет автобуса.

Без четверти пять.

И звезда, отбившись от стада, чертит по небу линию сердца.

ноябрь 1997 - январь 1998