Дамоклов меч (Из цикла 'Венок сюжетов') (СИ)

И только-то!

Но уже на ближайшем пленуме, в сентябре, тебя под благовидным предлогом или вовсе без объяснений, автоматически, лишают должности, выводят из игры. "Что случилось? - шепчутся коллеги. - За что его так?" А ни за что, братцы. Без всяких формулировок. "Есть предложение освободить".

А тут как раз конгресс в Париже, вагнеровские дни в Байрейте, юбилей Сибелиуса в Хельсинки. И все это уже без тебя. И Отто Хагер будет растерянно спрашивать у нового главы делегации, Отто Хагер, великий дирижер, душа лейпцигского Гевандсхауза, - растерянно: "А где Аркадий?" - "Он, к сожалению, не совсем здоров". - "Надеюсь, ничего серьезного?"

А уж как воспрянут завистники! И чем это еще обернется, можно только гадать.

Воображение подбрасывало варианты один страшнее другого, но всякий раз, поразмыслив, Фаустов говорил себе: ну и что! подумаешь! велика важность! - соразмеряя все эти ужасы с одной-единственной выгодой, которую он получал взамен, - свободой. И выходило так, что и великим Отто Хагером, и юбилеем Сибелиуса, и еще чем-то, и чем-то еще можно вполне пожертвовать ради простой возможности жить так, как хочется, никого и ничего не боясь. Да и к тому же - времена менялись, прежде суровые нравы заметно мягчели - живи сам и давай жить другим; уж и не слышно было, чтобы парткомы возвращали мужей обманутым женам... А что касается завещания, то его можно было запросто и аннулировать, переиначить, написать новое, пока ты жив, - как ему такое не пришло в голову? В общем, выходило, что и пугаться-то особенно нечего.

Но это - теоретически. Это - пока рассуждаешь, а как доходит до дела...

Вот что такое страх. Казалось бы, изложены все доводы, но остается еще самый последний: холод, проходящий по спинному хребту ни с того ни с сего, без причин. Вы входите в темную комнату - кого и чего вы вдруг испугались? Разбойников? Привидений? А ничего. Темноты.

Так он и жил.

В Лиховом переулке спрашивали с тревогой, почему он кашляет, давали с собой таблетку - принять на ночь, заставляли поддеть под пиджак шерстяной жилет (благо часть его вещей была здесь). Лежа с ним среди дня, - а когда ж еще? - Наташа выслушивала все его признания, вопросы и жалобы, она умела слушать и не давала советов, чаще всего просто соглашаясь и жалея его. Кто бы мог подумать, что он, Аркадий Фаустов, баловень и счастливчик, будет нуждаться в простой бабьей жалости чтобы вот так уткнуться носом ей в шею и затихнуть и чтобы она гладила ладонью его лысую макушку: ах ты, мой бедненький... Кому это объяснишь? Друзья-приятели седели, полнели, но не сдавались, особенно в летний сезон, отправив на отдых домочадцев; приходилось что-то выдумывать для них: не могу, болен, зан нят, - встречая печально-насмешливые взгляды...

В композиторском доме на Неждановой все шло своим чередом: телефонные звонки, визиты, застолья. Уж теперь-то Диана Сергеевна особенно заботилась о лице семьи, приглашая гостей и почаще, чем раньше, и числом поболее. И достаток в доме не иссякал, а, можно сказать, приумножался. Купили вторую машину, ныне уж и сама хозяйка пожелала сесть за руль - а что, почему бы и нет? Подвернулась подходящая мебель для дома в Гульрипши, снарядили контейнер, отправили. И все это, конечно, она, Диана, а кто ж еще? Ее энергия, теперь еще как бы и удесятеренная. Аркадий с любопытством наблюдал за этими хлопотами, иной раз посмеивался: "Умножаешь наследство!" - и она спокойно улыбалась в ответ.

8

Смех смехом, а ведь она, пожалуй, и впрямь рассчитывала на это завещание, то есть ждала его смерти, а как иначе, и мысль эта, что твоей смерти хотят и ждут и где-то тикает часовой механизм, отмеривающий твои дни, - мысль эта, до сих пор отвлеченная, книжная, все сильнее и уже впрямую овладевала Фаустовым, обдавая его ледяным, мистическим ужасом. Он никогда раньше не был мнительным; помнится, они в компании веселились по поводу друга-режиссера, имевшего привычку хвататься за разные части тела с жалобами, что здесь, мол, у него колет, а тут болит, и как раз Аркадий уморительно копировал друга, прикладывая руку то к грудной клетке, то к заднице. Теперь он сам иногда - не то чтоб прикладывал руку, а все же прислушивался к своему организму, пытаясь выследить то здесь, то там недремлющую адскую машину. Ничего не болело. Как-то однажды защемило сердце, но выяснилось, что это всего лишь мышечная боль, простуда. Это, оказывается, легко устанавливается: таблетку под язык, и если не проходит, то, значит, не сердце, вот и вся премудрость.

Но когда-то же это должно начаться? Когда?

Он стал ступать по земле осторожнее, избегая резких движений. Он и раньше знал меру в пьянстве, говоря о себе: "Я не по этой части", - а нынче уж и вовсе стал пить глоточками. Впрочем, коньяк, говорят, полезен для сосудов...

Проклятое это завещание висело над ним, здоровым, зловещим призраком, приговором, ожидающим исполнения.

Когда?

Однажды весенним днем он ехал на работу в Союз, сам за рулем своей "Волги", и решил завернуть по дороге в поликлинику, благо крюк небольшой и времени до заседания оставался час - достаточно, чтобы заехать и показаться врачу, если тот на месте. Врач оказался на месте - симпатичная блондиночка с красивой грудью и длинными ногами, из тех, кого он в былые времена не пропускал. "Раздевайтесь, - сказала блондиночка. - Что-то я вас не помню. Какие жалобы?"

Жалоб у Аркадия Аркадьевича не было, но, как бы в оправдание своего визита, он показал на сердце: вот, иногда...

- Не надо показывать на себе, - заметила врачиха, не отвечая на взгляды Аркадия Аркадьевича. - Ложитесь. Расслабьтесь, пожалуйста.

Волосатая грудь Фаустова не произвела на нее впечатления, без применения оставались и взгляды; она проделала все, что положено, сняла кардиограмму и, повертев в руках бумажную ленту, с этой же лентою в руках и удалилась, влача ее за собой, как серпантин.

Через несколько минут Фаустов держал ответ уже перед целым синклитом ее коллег, набежавших неизвестно откуда.

- Что вы чувствовали, какую боль?

- Никакой боли.

- Может быть, в плече?

- Да нет же.

- Но что-то же вас к нам привело, - продолжал старший по возрасту, в колпаке, - какие-то ощущения, не правда ли?

- Никаких ощущений.

- Вот так-таки взяли и приехали сами?

- Как видите. А в чем, собственно, дело? - поинтересовался в свою очередь Фаустов.

- А в том дело, милейший, что у вас инфаркт... Нет уж, не вставайте, лежите. Вы как сюда приехали, на чем?

- На машине.

- Ключи, пожалуйста. И телефончик. Есть дома кто-нибудь - отогнать машину?

- Зачем?

- Как зачем? Не бросите же ее здесь.

- А я, значит, что же... - дрогнул Фаустов.

- А вы - на "скорой", на чем же еще... Ты позвонила, Танечка? Это что, первый у него?.. Лежите, пожалуйста, смирно. Головку ему повыше... Вот видите, как удачно. Подгадали, можно сказать...

- И то правда, - усмехнулся Фаустов, уже чувствуя, как холодеет спина...

Месяц после этого он провалялся в больнице, еще месяц провел в санатории, аккуратно вышагивая по мокрым дорожкам положенные километры. Первые дни на больничной койке, в реанимации, он был почти уверен, что помрет. Должно же наконец завещание вступить в законную силу. Помирать не хотелось. Если выживу, осторожно думал он, начну вести здоровую жизнь. И прежде всего надо будет разобраться с женщинами. Он наблюдал их весь первый месяц, одну и другую, обе были здесь, поблизости - Наташа почти ежедневно, да и Диана тоже. Вот уж подходящий случай им наконец подружиться, что ни говори.

Сами они, вероятно, были другого мнения. Наташа в первый же день, как только ее к нему пустили, заявила Фаустову: "Не бойся, все будет хорошо. Я тебя вытащу, пусть не надеется". Это надо было понимать так, что Диана надеется на его смерть, а Наташа в пику ей не допустит этого. Сама Диана от комментариев великодушно воздерживалась, лишь иногда вставляя реплику вроде: "Эта курица уже приходила?" - или просто: "она", чаще - "она". И, честно говоря, непохоже было, чтобы Диана торопилась с наследством, скорее наоборот: она со всей своей безжалостной энергией - уж если что задумала - подняла на ноги врачей, задарила сестер и нянечек - не для того же, чтобы они его уморили. Привезла однажды и профессора, мировое светило, после чего Фаустову слегка поменяли таблетки - что-то отменили, а что-то, наоборот, добавили. Сам Аркадий Аркадьевич по свойству характера уже воспрял духом, шутил и заглядывался на женщин.