Чужой тогда в пейзаже

Если же описывать все точнее, то давно замедленный годами кривоборский старик, увидав на всегда пустынном булыжнике что-то, по его думке, ходко к нему бежавшее и словно бы косолапое, замахнулся на мишку  б и т о н о м, но крутанутый центробежными силами кваса упал, а упавши, мгновенно окутал себя, как каракатица чернилами, стариковским зловонием и, хотя с виду был полностью мертвый, на самом деле мертвяком прикинулся, ибо в первую пятилетку, когда стал знать грамоте, навсегда запомнил первое и последнее прочитанное им произведение - весьма вроде бы ценимую Федором Достоевским сказку вроде бы Льва Толстого "Медведь и мужик" (мужик увидал медведя, притворился мертвым и от страха окутался нехорошим духом. Медведь мужика обнюхал и, ошарашенный столь могучим запахом русского человека, задирать его не стал). Обескураженный же автомобиль до деда докатился и теплой шиной у дедова уха остановился.

Залитый, как мудак, собственным квасом, особенно спереди штаны, дед лежал в обочинной пыли, куда остальной квас пока что впитывался, и было впечатление, что он окровавлен. Но квасом.

На звук катастрофы, то есть на удар  б и т о н а  по "Москвичу", вышли и сошлись все, потому что еще никогда не внимали соударению  б и т о н а  и автомобиля. Люди стояли кучками и поодиночке, многие в предосеннем воздухе поотворачивались - одни от нежелания видеть окровавленного квасом деда, другие, чтобы тихонько предположить, что уже отошла моча - значит, умер совсем, третьи просто не умея притерпеться к оглушительной вони, которую вырабатывал из-за всеобщей грамотности начитавшийся Толстого мимикрирующий хитрюга. (Тем, кому попадалось произведение "Разрушить пирамиду!", легче будет всё представить по тамошнему описанию: "изо всех домов тихо вышли все статисты этой сцены, все жильцы здешней жизни, и молча стали стоять, чтобы глядеть" - так что повторяться не имеет смысла.)

Линда, поскольку жила тут же, выходить не стала, и сейчас, выглядывая, заодно пыталась спихнуть с руки вздумавшего вдруг поиграть молодого соседского кота, сиганувшего от народа куда попало, но на самом деле туда, где ему давали творогу. Когда же он, тарабаня задними лапами, совсем обмотал ее руку, отодрала его за шкирку, отчего глаза у кота натянулись, и он стал похож на корейца, а корейцев Линде, когда она была маленькая, в одном гиблом месте повидать пришлось, однако где и почему, она не рассказывает, так что мы с вами вряд ли это узнаем.

Кот, отлетая от Линды, цапнул ее за бусы - нитка порвалась, бусины запрыгали по чистому-чистому крашеному полу. Линда сказала "ой!" и подумала: потом соберу, успеется.

Дед между тем лежал, а "Москвич", стоя наискосок на булыжнике, словно бы его обнюхивал. Чуть поодаль удрученно замерли молодые владельцы машины, которые в нашем мнении только и делали, что  т и л и б о н и л и с ь. По веткам уже появились расклевывать деда первые вороны, нет-нет отчего-то поглядывавшие в ту сторону, откуда придет чужой человек. Наши же люди виднелись или, как сказано, отворотясь, или неприязненно озирая владельцев "Москвича" и самоё машину.

А "Москвич" этот восьмисотрублевый был, между прочим, создан по личному указанию товарища Сталина и поэтому, трудясь над ним, душу изготовители в него вложили. Сколько, бывало, раз, ошалев от несобираемости деталей, они, загоняя их маленькими кувалдами, зверели: "Ты-дын, мать ее в душу!", "Ну что ты не влазишь, душа из тебя вон!", так что душевной субстанции в самобеглых этих колясках намолено получилось до хера, и потому, уткнувшись в почти ухо старику, наш сокрушался своею, которой в нем было не меньше, чем в яснополянском медведе, помстившемся кривоборскому деду.

Страдая воздушным фильтром от дедовых защитных мероприятий, автомобильчик соображал: "Ну зачем он притворяется, что остывает? Я же до него не доехал. Да, почти коснулся шиной головы, но ведь не коснулся же! Ведь зазор есть ГОСТ 75-342, утвержденный Совнаркомом РСФСР от 15 февраля 1923 года, чтобы от уха до рисунка протектора оставалось не меньше полмиллиметра. Вон даже сороконожка с детьми спокойно в зазор по баллону проходит. Если б я уха касался, она бы обязательно туда свернула - ребяток ушной серой кормить. Вот бы этот сачок подпрыгнул! Но и головой в бампер над своей головой, хромированный ГОСТ 842и/654, он бы врезал, старичок этот, и по новой бы гад мертвым прикинулся. А ведь как хорошо с Гришей и Софой ехали. Домой им почему-то очень приспичило, а Софа, как знала, всю дорогу говорила: "До чего я, Гриша, эту улицу терпеть не могу! Чего они всегда так смотрят?" А Гриша ей: "Ну мы просто нездешние, и потом вот комнату купили нам родители". А она: "Не нам, а мне, и не родители, а мой папа". А он: "Зачем ты все время папа и папа? Я же молчу, что мой папа нам, то есть мне, но для нас с тобой, дачу купил в Фирсановке и записал на дядю Фиму, инженера по дирижаблестроению". А Софа ему сразу: "Гришенька, ты мне даже больше, чем в сатиновых трусах, в  п и д ж а м е  нравишься... Ой, рули сильней!.. Ой, кто это на дороге?" А это был дед с  б и т о н о м, вздохнул душевный автомобильчик. Но как же, дьявол, над ним стоять, дышать же просто нечем? И чего мы ждем? И Софа с Гришей такие растерянные..."

... Входивший в наши места Чужой, уже издали увидел на столбовом бревне монтера - Буян лампочку перед тем, как его попутляют, все же расколотил, но возможно, и не расколотил, а просто засадил по колпаку и стряхнулся волосок, причем вся улица тогда тоже удивилась железному стуку, но значения из-за короткого звяка ему не придала или сочла, что кто-то кинулся в ворону, но промахнулся, и камень вдарился в крышу.

Поэтому, потому что по вечерам перестал зажигаться один из положенных на каждые пятьдесят метров фонарей, как раз перед описываемым событием появился монтер. Он обулся в кошки - жаль дядя Миша этого не видел, а то бы чего-нибудь догадался про цапки на мушиных ногах (хотя за что цепляться на гладком потолке-то?), притянул их кожаными ремешками и, особым образом переставляя ноги, пошел по земле к столбу, куда залез и у белых изоляторов, как дятел, откинулся. На него, пока Софа признавалась про трусы, и глядел, не учтя деда с квасом, Гриша. Монтер же присоединился к зевакам и хотя в позе дятла, но тоже не любил наших молодоженов.

Рядом с монтером пониже четырех обычных проводов шел пятый - толстый и черный, подвешенный к сталистой проволоке путем частых перемычек. Это был провод телефонный. Монтера он, когда провод повесили, сильно заинтересовал (тот никогда еще не разговаривал по телефону), и монтер наладился с помощью наушника и двух иголок на проводках (иначе говоря, шила и гвоздя) в этот провод втыкаться, чтобы узнать, чего по нему говорят. И однажды услыхал вот что:

- Показания дает? - спросил кого-то голос какого-то дяхона. - Имеете чего-нибудь?

- Покамест нету, - неопределенно ответили по проводу, и монтер узнал участкового Воробьева. - Не дает...

- А вы дали?

- Ну! Пятый угол показывали...

- И всё? - изумился голос.

- Еще ну это...

- Чего?

- Ну... потоптали...

- Не будет к послезавтраму показаний, топтать будем у меня. Тебя. Понял?..

Монтер втычки выдернул и больше делать это перестал.

Из собравшегося народа никто особо не шевелился, потому что считалось, что при аварии шевелиться нельзя. Потом со зверским лицом и со своею старухой вышел староверский старик Никитин и, ни на кого не глядя, извлек из придорожной окрошки легкого деда, который при никитинском прикосновении пустил новую волну иприта не иприта, но чего-то такого неприятного, что кто-то знающий, отворотясь, сказал: "У него, наверное, язва двенадцатиперстной кишки". "Или, я думаю, - вставила свое Ревекка Марковна, - даже мугенкрампф".

Никто, однако, не знал, что делать, но никто и не расходился, озирая переехавших человека в предположении, наверно, что те сбегут. Но те оставались стоять, ненамеренно повторяя собой зрительный центр Рафаэлева "Обручения Богородицы", а весь околоточный стаффаж тоже стоял и соответствовал великой композиции.