Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Чудакъ! — кладя новый камень между ногъ, началъ бородатый.- Ѣда — не работа… А и палитъ!.. Кажись, къ вечеру дѣло, а палитъ.

— Вѣтра жару гонитъ, дядя, — бойко кладя молотъ и порывисто засовывая руку въ карманъ шароваръ, пояснилъ парень, моложе всѣхъ по виду. — А ну, родная, прочисти глотку! — И онъ вынулъ трубку, досталъ прямо изъ кармана щепотку махорки, растеръ ее между ладонями и набилъ ею трубку.

— Знать курить захотѣлъ, Яша? — хрипло сказалъ самый тощій по виду рабочій.

— А ты думалъ нюхать?.. Гляди, ребята, Птаха нюхать захотѣлъ.

— А ты што же, касатка, не сказала, — я бы-те въ лѣсъ взялъ понюхать! — сказалъ тотъ, который ходилъ въ лѣсъ, возвратясь оттуда.

Всѣ рабочіе, кромѣ худаго Птахи, засмѣялись.

— Ай да Митро! — сказалъ одинъ изъ нихъ при этомъ.

— А ну, Птаха, добудь огня: трахни дюже по камню, чтобъ огонь показался, — сказалъ опять Дмитрій, доставая изъ кармана трубку и новенькій ситцевый кисетъ.

— На-те огня, закуривай! — сказалъ молодой и наиболѣе здоровый по вмду парень, и, ухорскя, высоко поднявъ молотъ, онъ со всего плеча трахнувъ имъ по камню. Огонь брызнулъ, камень разлетѣлся въ разныя стороны мелкими кусками и одинъ изъ нихъ долетѣлъ до ногъ Птахи.

— Важно, Ваня, хватилъ! Ажъ Сидорычъ спужался, — сказалъ бородатый.

— Вишь-те дядя не Птахой, а Сидорычемъ величаетъ, — сказалъ тотъ, что ловко трахнулъ по камню. — Ты, Сидорычъ, дядѣ за эфто водки поднеси.

— А ты денегъ дашь? — хриплымъ голосомъ сказалъ Птаха.

— Знать у тя нѣтъ?… А ты барина позычь, онъ-те дастъ, — вишь онъ на-те заглядѣлся.

Рабочіе смотрѣли на Могутова. Онъ почувствовалъ неловкость отъ ихъ взглядовъ и, сдвинувъ брови, сказалъ:- Я хочу самъ поработать съ вами. Вотъ если заработаю на вашей работѣ за восемь дней рублей пять, — рубль на водку.

— Тяжела наша работа, баринъ, — ой, тяжела!.. Особливо въ первой, — сказалъ бородатый.

— А ты для-че, баринъ, хлѣбъ у насъ отбивать захотѣлъ? — сказалъ Дмитрій, съ добродушной улыбкою смотря на Могутова.

— У меня, братцы, исторія вышла. Пріѣхалъ я въ городъ деньги получить, да говорятъ, подожди до десятаго. Нужно ждать. Пріѣхалъ я изъ-за Колпина; двадцать пять верстъ будетъ отсюда. Денегъ у меня нѣтъ, вернуться не съ чѣмъ. Хочу попытаться найти работу на эти девять дней. Барскую работу скоро не найдешь, да и хочется мнѣ вашу, крестьянскую, работу отвѣдать. Былъ я для этого на Никольскомъ рынкѣ, да поздно уже пришелъ туда. Сюда пришелъ по пути къ одному пріятелю. Пріятель вечеромъ будетъ дома, такъ я промѣнялъ пустой кошелекъ на хлѣбъ, сѣлъ вонъ тамъ подъ деревомъ, да и началъ ѣсть. За ѣдой увидѣлъ васъ, смотрѣлъ на вашу работу. Теперь посмотрѣлъ вблизи и сильно желаю поработать съ вами, если не побрезгуете, — сказалъ спокойно Могутовъ, просто, не поддѣлываясь подъ народную рѣчь.

— А што, ребята, не пора полдничать? — сказалъ Птаха.

— Для-че не пора?… Пора, — сказали нѣсколько рабочихъ.

— Я за свѣженькой сбѣгаю, — сказалъ Дмитрій, взявъ ведро, и пошелъ къ рѣкѣ.

Бородатый досталъ изъ-за камней мѣшокъ, вынулъ изъ него хлѣбъ и бумажку съ солью, разостлалъ мѣшокъ на камень, положилъ на него соль и хлѣбъ, разрѣзавъ его на куски. Рабочіе сѣли вокругъ камня, брали куски хлѣба и начали ѣсть. Могутовъ присматривался къ ихъ ѣдѣ. Одни макали куски въ соль, другіе посыпали солью хлѣбъ, а третьи брали соль въ руку и, во время самой ѣды, забрасывали ее въ ротъ. Всѣ ѣли медленно, запивали часто водой, передавая ведро изъ рукъ въ руки, и внимательно и тщательно подбирали крошки хлѣба съ колѣнъ и клали ихъ въ ротъ.

— А ты съ нами, баринъ, хлѣбца не поѣшь? — сказалъ бородатый.

— Спасибо. Ѣсть не хочу, а воды дайте напиться. — Онъ не сказалъ рабочимъ «хлѣбъ да соль», боясь, чтобъ они не подумали, что онъ напрашивается на ѣду.

— На, баринъ, пей! — отнимая ведро отъ своего рта, громко и съ выкрикомъ сказалъ Дмитрій.

— Такъ ты, баринъ, всурьёзъ мужицкую работу опробовать желаешь? — сказалъ бородатый, медленно жуя хлѣбъ и запивая водой. — Тяжела эта работа, особливо въ-первой!

— Коли што, да по ногѣ ухнешь, — вотъ-те калѣка и есть, — сказалъ Иванъ.

— Впервой всяко можетъ, — сказалъ Дмитрій.

— Ноги што? Безъ ногъ баринъ не помретъ; а вотъ коли глазы, тогда что? — сказалъ Птаха, скорчивъ лицо въ усмѣшку.

— Нѣшто то глазы?… Очки! — сказалъ серьезно Яковъ.

— Тогда что? — Стекло: разбилъ ево, — пошелъ да купилъ…. Голова! — сказалъ Дмитрій.

— Коли охота есть, работай, — сказалъ бородатый, посмотрѣвъ пытливо на Могутова.

— А вы какъ работаете: отъ себя, или отъ хозяина? — спросилъ Могутовъ.

— Купецъ Бычковъ насъ подрядилъ, ёнъ шассу справляетъ. За кубикъ девять цалковыхъ срядились. Щебенимъ, сколь по силамъ кому, кому сколь Богъ силы дастъ. Сколь нащебенимъ, за столь и деньги получаемъ по субботамъ…. Коли ребята согласятся, то и ты такъ-то: до субботы покрошишь, а въ субботу деньги получишь.

Бородатый кончилъ ѣсть, запилъ водой и, перекрестившись на востокъ, сѣлъ на свое мѣсто у работы. Скоро за нимъ и остальные покончили ѣду, крестились и садились къ работѣ.

— Пущай баринъ работаетъ, аль не надоть? — спросилъ бородатый, когда всѣ усѣлись опять за работу, но работать еще ее начинали: кто закуривалъ трубку, кто поправлялъ сидѣнье, а кто посматривалъ по сторонамъ.

— А пущай работаетъ, — первый сказалъ Дмитрій. — Это я, баринъ, надысь пошутилъ, — гдѣ-те хлѣбъ у насъ отбивать.

— Бросишь, баринъ, опосля перваго дня.

— А то и дня не покрошить.

— День покрошитъ, не пустимъ.

— А намъ што?… Пущай.

— Коли што, а щебенки сколь ни на есть прибудетъ,

— Пущай.

— Такъ я, братцы, съ завтрашняго дня начну съ вами работать, — сказалъ Могутовъ.

— Приходь.

— Въ добрый часъ, — сказалъ бородатый.

— А какую мнѣ клѣтку начинать, дядя? — спросилъ Могутовъ бородатаго, котораго, какъ онъ замѣтилъ, всѣ называли дядей.

— Начинай непочатую, да и шабашъ. Всѣ одинъ бѣсъ! — сказалъ Дмитрій.

— Подъ рядъ-то лучше, — сказалъ дядя. — Начинай ужо подъ рядъ.

— Хорошо, дядя, — сказалъ Могутовъ.

Рабочіе принялись щебенить. Могутовъ хотѣлъ было проститься, но вспомнилъ, что нѣтъ у него молота, и задумался. — «Если въ кассѣ дадутъ деньги, то еще успѣю молотъ купить, а если нѣтъ, то какъ быть? Развѣ пальто продать или заложить?…»

— А штрументъ есть у те, баринъ? — спросилъ Дмитрій.

— Я вотъ и думаю, гдѣ его достать. Если достану у пріятеля денегъ, то успѣю купить, — отвѣтилъ Могутовъ.

— Бросишь работу, опосля молотъ за грошъ сбудешь. Я те завтра ужо свой молотъ принесу съ хватеры, — сказалъ Дмитрій.

— Да ты, Митро, ужо и оборы не пожалѣй для барина, — сказалъ Птаха, не то улыбаясь, не то, по привычкѣ, перекосивъ ротъ.

— А то у тё попросимъ?… И оборы принесу! Вокуратъ завтра справлю, только приходъ, баринъ!

— Спасибо, Дмитрій, — сказалъ Могутовъ. — Спокойной вамь ночи. Прощай, дядя!

— Прощай, — сказалъ дядя и еще нѣсколько рабочихъ.

— Смотри, приходъ, а то штрументъ задарма приволоку! — крикнулъ Дмитрій.

— Приду, — отвѣтилъ Могутовъ.

— Не забудь цалковаго, — самъ посулилъ! — крикнулъ Птаха въ слѣдъ уходящему.

«Не пойду я къ Уржумцеву и денегъ въ кассѣ брать не буду, — думалъ Могутовъ дорогою. — Попрошу рабочихъ кормить меня, а пальто имъ въ залогъ дамъ… А теперь прямо въ Александровскій паркъ….

Когда онъ пришелъ въ паркъ, солнце было за паркомъ и въ немъ было свѣтло, но тѣнисто. Онъ зашелъ въ глушь, выбралъ удобное для спанья мѣсто, сѣлъ тамъ и началъ думать о завтрашнемъ днѣ, когда онъ, первый разъ въ своей жизни, будетъ среди рабочихъ крестьянъ, среди народа, о грустной судьбѣ котораго онъ такъ много читалъ, „жить для котораго велитъ совѣсть, разсудокъ, благо и величіе родины, даже честолюбіе, — честолюбіе великаго человѣка, а не мелкаго буржуа“.

„Какъ я долженъ вести себя завтра?“ — задалъ онъ вопросъ и думалъ надъ нимъ болѣе двухъ часовъ, припоминая все, что зналъ изъ книгъ о народѣ, и, на основаніи этого, составлялъ себѣ программу до мельчайшихъ подробностей, какъ вести себя, что говорить, какъ работать и даже смотрѣть на рабочихъ. Въ паркѣ становилось все болѣе и болѣе тѣнистѣй, прохладнѣй, но было довольно свѣтло, — заря продолжалась во всю мочь. Въ крѣпости начали бить зорю и барабанная дробь разсыпалась по всему парку, пробѣгала по каждому дереву, шелестила каждымъ листомъ. Онъ началъ ѣсть остатокъ хлѣба и ветчины, продолжая думать о томъ же.