Дворянские поросята

- Он ведь принял польское подданство и поселился в Польше. - А затем, пожалуйста распишитесь здесь.

- Он протянул мне лист из блокнота. - Я хочу знать кого я встретил в Сакраменто. Вы должны писать первую букву Вашей фалимии "КН" (Кей-Эйч), а не просто "Н" (Эйч) как Вы подписались. - И тут он проявил наблюдательность в малозначащей мелочи.

Чувствуя себя виноватым в том, что я первым подошел к Керенскому и своими вопросами отнял у него так много времени, пока присутствовавшие терпеливо ожидали своей очереди представиться лектору, я отступил в сторону и продолжал наблюдать за происходившим.

Группа молодых студентов, наблюдавших довольно долгий для данного случая оживленный разговор Керенского со мной, решили, что я был по крайней мере членом его Кабинета и, окружив меня просили высказаться о настоящем положении в Советской России.

Я уже был готов открыть свое инкогнито, как вдруг один из них воскликнул:

- Вы - отец Веры ! - Он раньше ухаживал за моей дочерью, бывал запросто у нас в доме и отлично знал мое "высокое положение"... Я в то время работал плотником...

Студенты, пошептавшись и борясь с усмешками, предоставили меня самому себе.

Два месяца спустя, я позвонил по телефону из Сакраменто в Станфорд и попросил Керенского разрешить мне приехать к нему для повторного свидания. По всей вероятности он не был занят, так как он любезно предложил мне приехать в любое время дня. Условились на три часа пополудни.

Он ждал меня на лужайке перед его "Kingscot Apartments", сидя на летней крытой качалке и указал мне на стул рядом.

После взаимных приветствий я спросил, как долго Александр Федорович пробудет в Пало Алто и где его дом?

Он сказал, что его Симпозиум в Станфордском Университете окончится в июле, после чего он уедет в Нью Йорк, а затем в Европу и что у него дома нет. Потом на его просьбу рассказать про себя, я сжато описал ему:

Как мы, офицеры и солдаты бывшей Южной Армии адмирала Колчака, отступая от Аральского моря через пески Иргиза, Тургая и через весь Казахстан, по дороге сменяя командиров, генерала Белова на атамана Дутова, затем на другого атамана Анненкова и наконец, на генерала Бакича, перешли границу Западного Китая в Чугучаке.

Оттуда, на верблюдах, через три трудных месяца, подошли к столице Монголии - Урге, где была арестованы китайским кавалерийским патрулем, как якобы остатки дивизии барона Унгерна, пытавшегося взять Ургу незадолго до нашего прихода.

После ста с лишним дней заключения в Монгольской тюрьме, мы были освобождены тем же генералом Унгерном, (Унгерн никогда генералом не был.., вставил Керенский.) наконец, взявшим Ургу, прогнав 9.000-й китайский гарнизон дерзким налетом своей "Дикой Дивизией" в 900 сабель.

Потом, как Унгерн - Новый Правитель Монголии - промчался как грозный смерч над этой мирной страной, затемнив дымом грохочущих пушек, мортир и пулеметов красочную панораму монастырей с живыми богами, священными ламами и пророками.

Как я, назначенный на должность личного шофера Хана Джембулвана посредника между бароном и Хутухтой, живым Буддой Монголии - остался в стороне от этого военного вихря и оказался наблюдателем той полулегендарной эпопеи. Очевидно Керенский, так же как и большинство читающей публики, не знал подробно о Монгольской Оккупации бароном Унгерном.

- Ну, - сказал он довольно оживленно, - надо перевести на английский язык и, я Вам советую, послать в Издательство Оболенского.

- Ивана Оболенского в Нью Йорке?

- Нет, нет, Сергея Оболенского. Того, который женат на Астор. Он будет заинтересован издать Ваши очерки с Русско-Монгольским фоном.

Я был счастлив тем, что наша беседа идет гладко, в дружественной атмосфере. Александр Федорович нисколько не устал и проявил интерес к тому, что я ему рассказал. Пользуясь случаем, который может быть никогда больше не повторится, я задавал отрывочные вопросы Керенскому, вопросы имевшие мало связи между ними, на которые я получал ценные ответы. Я ведь был свидетелем его Величия и Славы.

В моих записях о Революции 17-го года я не мог точно указать дату зверского убийства Кокошкина и Шингарева потому, что хотя я и пробыл в Петрограде почти весь 17-й год, но начало 1918-го года провел в одиночном заключении в Таганской тюрьме в Москве. На этот вопрос Керенский ответил следующим:

- Будьте очень строги к себе, когда пишете об исторических фактах. Оба они, бывшие члены моего Кабинета, были заключены большевиками в Петропавловскую крепость. Оба серьезно заболели. Доктор предупредил их о том, что они будут в безопасности оставаясь в их камерах. Доктор оказался прав. Они оба были застрелены в их же кроватях в Городском Госпитале в январе 1918-го года.

Наконец, мы перешли к обсуждению главного, ради которого я и примчался за 150 миль из Сакраменто в Пало Алто, о Ленских событиях в 1912-м году.

Я спросил Керенского об его мнении насчет причастности моего отца, как Судьи, в деле разбора тяжбы между Ленским Золотопромышленным Товариществом и забастовщиками - тяжбы повлекшей расстрел бастующих шахтеров.

Немного помолчав и глядя куда-то мимо меня, он начал:

- Я еще не был в Государственной Думе, когда меня группа левых-трудовиков назначила для расследования на месте о причинах расстрела рабочих на Лене. Мы остановились в большом доме на главной улице города Бодайбо, а через дорогу была штаб-квартира назначенного Правительством Сенатора Манухина.

Нам приходилось довольно часто выезжать из города на прииски расположенные по обе стороны реки Бодайбо (на протяжении 40-50-ти верст) и вести следствие на местах. Судья Хитун, (он не сказал Ваш отец) - его голос был четок и сух, должен был по иску Ленского Товарищества, согласно закону, подписать акт о выселении рабочих из занимаемых ими бараков. Он исполнял директивы его начальника - Министра Юстиции Щегловитого. Иначе, - его маленькая рука сделала жест в сторону, - иначе он был бы... отозван. - А Щегловитов не хотел навлечь на себя неудовольствие "царства в Царстве" - Лензолото. (Ленское Золотопромышленное Товарищество, при добычи в 750 пудов золота в год, имело активные шэры очень заманчивые для биржевых дельцов.)

Поэтому-то он и послал жандармского ротмистра Трещенкова, заметьте, Керенский сделал некоторую паузу, - не Терещенкова, а

Т-р-е-щ-е-н-к-о-в-а, (у нас в семье знали на память эту разницу) он отчеканил, - чтобы ротмистр подавил забастовку.

В течение нескольких недель, мы выясняли причины забастовки. Условия жизни рабочих были ужасны. Капитан Санжаренко, повинуясь беспрекословно ротмистру Трещенкову, приказал своей полуроте повторить залп даже после того, как толпа легла на землю. Среди 250-ти убитых (-а? С. X.) были женщины и дети, (-а? С. X.)... все это, - он продолжал, - было своевременно описано в книге составленной моим помощником Никитиным.

На мой вопрос о названии этой книги, Александр Федорович тер свой лоб, но вспомнить не мог...

There are always two sides of the story... and the facts Мой отец говорил мне, что всего за несколько минут до расстрела шахтеров к их группе, в волнении ожидавшей грозного приближения четырехтысячной массы, прискакал на взмыленной лошади пристав с тревожной вестью о том, что с Алдана спускается хорошо вооруженный отряд, около ста человек, сформированный из ссыльных на подмогу восставшим рабочим. Эта весть сыграла большую роль в решении Трещенкова немедленно открыть огонь по толпе.

На мой вопрос Керенскому об этом факте, он ответил довольно строго:

- Ничего не слышал об этом мифе!

- Мой отец своевременно донес об этом в Иркутскую Судебную Палату, на что был ответ: "Об этом, как возможном, но не проверенном, говорить в данное время не следует".

- Н-ну, - Александр Федорович приподнял свои плечи, - теперь уж совсем невозможно это проверить. Он был явно недоволен мною, усомнившемуся в полноте его отчета о Ленских событиях.

Кто-то сказал: "Забыть, дать прошедшему зарасти бурьяном путаницы, недомолвок, неправды? - Никогда!".