Последний барьер

- Один поросенок разбился, - словно в ответ на его опасения говорит Сайва. - Лопнул в печи. Придется кому-то делать заново, но это ничего. Главное - тренировка. Второй получится еще лучше, - заканчивает она совсем весело.

Мейкулис сжимает край стола. Так он и думал.

Конечно, лопнул его поросенок, больше ничей. Вокруг шелестит бумага, Мейкулиса толкают, но он ни на кого не смотрит.

- Ну, разве не хорош? - слышится голос руководительницы. - А вот этот еще красивей.

Слышно, как с легким стуком одну за другой ставят фигурки.

- Ух и здорово, а!

- Глянь, а у моего какое, пузо! - теснятся ребята у корзины.

И тогда Мейкулису делается невмоготу. Он моляще поднимает глаза на руководительницу, видит, как "в руки достают очередной сверток, разворачивают бумагу.

- Это мой!

Возглас получается неожиданно громкий. Все даже оглядываются, потому что обычно Мейкулис - даже когда его спрашивают - губами шевелит еле слышно.

А парень даже не сознает, сколь необычно себя ведет.

Он чуть не бегом бежит с протянутыми руками за своим поросенком. Он не слышит шуток по поводу его поросенка, который якобы больше похож на чумную кошку или собаку, чем на свинью. Зажав фигурку в руке, Мейкулис первым делом глядит, на месте ли ухо?

Целы оба! И даже кружка не разбита.

Мейкулис садится, ставит на стол свои теплые, мерцающие коричневой глазурью произведения и ладонями, как забором, отгораживает их с двух сторон. А то еще кто-нибудь толкнет невзначай и уронит.

Входит Киршкалн. Вид у ребят довольный, но на одном лице восторг просто неописуемый. Мейкулис не говорит ничего. Он поднимает голову, смотрит на воспитателя и затем медленно опускает взгляд, как бы подсказывая, на что следует обратить внимание. И ладони тоже чуточку раздвигаются...

- А ты, Мейкулис, молодец. Это что у тебя за зверь?

- Поросенок, - степенно отвечает Мейкулис. - А это кружка.

- А ведь и в самом деле! - Воспитатель наклоняется поближе. - Издали не разобрать.

- И оба уха есть.

- В родительский день сможешь подарить своей матери.

- Я тоже думал. И еще ложку сделаю.

* * *

Озолниек ждет не дождется конца заседания бюро райкома партии. Сегодня надо отпускать домой досрочников, а тут ему вдруг предлагают задержаться.

Он глядит на часы и в уме прикидывает, успеют ли ребята после церемонии на дневной поезд. О чем таком особенном намерен говорить с ним секретарь?

.. Когда у длинного стола в просторном, устланном ковровыми дорожками кабинете они остаются вдвоем, секретарь садится, закуривает и придвигает поближе к Озолниеку пепельницу и сигареты.

- Благодарю, я теперь стараюсь воздерживаться, - Озолниек откидывается на спинку стула, чтобы приятный дымок не слишком щекотал ноздри.

- Так как же это, товарищ Озолниек, вы смогли так нехорошо, вернее, так необдуманно поступить, а?

.Что там у вас было с этим футболом?

- Вы имеете в виду игру колонистов с юношеской сборной города?

- Ее самую.

- А что тут нехорошего или необдуманного?

- Вы сами этого не понимаете?

- Как-то не удается.

- Поступили сигналы, и я думаю - правильные сигналы. Я не совсем в курсе порядков в колонии, потому в первую очередь хотел бы спросить: разрешается ли выводить ваших воспитанников за пределы места заключения и если разрешается, то в каких случаях?

- Разрешается. Для выполнения хозяйственных заданий. Вообще это решает начальник колонии, принимая во внимание интересы воспитанников или другие соображения.

- Так. Насколько я понимаю, игра в футбол не хозяйственное задание. Каковы же были ваши соображения в данном случае?

- Соображения воспитательного характера. Короче говоря, хотел проверить своих ребят и дать им возможность проверить самих себя. Далее: игра, как вам, очевидно, уже известно, закончилась победой воспитанников. Это значительно поднимает роль спорта в колонии и вселяет в ребят сознание, что и они кое-чего могут достичь. Затем это помогло физруку вернее оценить результаты своей работы, способствовало взаимопониманию и доверию между воспитанниками и воспитателями. Это - главное. Разве поступили жалобы на поведение колонистов?

- Нет, жалоб нету. Напротив, они произвели исключительно хорошее впечатление. И в данный момент в этом нет ничего хорошего.

- Как это понимать? - хмурит брови Озолниек.

Секретарь, человек невысокого роста, со склонностью к полноте, с румяным здоровым лицом и пытливым взглядом, тоже слегка хмурится.

- Вы довольно недогадливы, товарищ Озолниек.

Представьте себе картину: приходят здоровые, рослые парни в форме с какими-то невиданными знаками разлиния, по-военному маршируют, обыгрывают сборную юношескую команду города, и потом выясняется, что это преступники, заключенные. Это же реклама! Получается, они, можно сказать, достойнее честных людей. Быть может, на ваших воспитанников это мероприятие повлияло положительно с точки зрения воспитания, зато на молодежь города - совсем наоборот.

Известно вам, что теперь говорят в городе? "Вот в колонии ребята - это да!" - вот что говорят люди.

- Вы меня уж извините, но у вас довольно странный и неверный взгляд на эти вещи. - Озолниек слегка усмехается. - По-моему, за это исключительно хорошее впечатление я скорей всего заслуживаю похвалы, а серьезные упреки могут быть сделаны в адрес городских молодежных организаций и спортивного руководства, которые не могут дотянуть своих ребят хотя бы до посредственного уровня колонистов. Скажу прямо: я невысокого мнения о молодежи, которую за два часа может выбить из колеи небольшая группа колонистов.

К щекам секретаря заметно приливает румянец.

Он не привык выслушивать подобные аргументы, но, зная Озолниека, удивляться, конечно, нечему.

- Заключенным место за оградой. Это вам должно быть известно лучше, чем мне. Они там находятся по приговору суда, и нет никакой необходимости водить их повсюду. Я полагаю, мою точку зрения разделят в любой вышестоящей инстанции, а также и в министерстве внутренних дел.

- Возможно, - соглашается Озолниек. - Но это уже совсем другая тема. Поддержка той или иной точки зрения вовсе еще не означает ее непогрешимости.