Клятва при гробе Господнем

— Исидор? Едет, боярин. Я уже тебе сказывал, что отправились Исидор, трое бояр, подьячий Беда и, не знаю, кто-то еще из воевод будет — думаю, Басенок, который на безрыбье сделался важною рыбою.

"Зачем бы Исидору ехать? Разве не метят ли его в митрополиты? Но, мне кажется, он не годится. Я помню, когда он в первый раз приезжал в Москву, за милостынею для Афонских монастырей. Он нечистого православия и чуть ли не волк в овечьей шкуре. — Ну, старик, оставайся, отдыхай; теперь твоя работа пока окончилась…"

— Ты мне ничего не говоришь, боярин?

"А что же мне сказать тебе? Теперь я ничего еще не знаю".

— Ты промолвил давеча, что все кончится худом.

"Это не до тебя касается".

— Может быть — и не до тебя, боярин.

Боярин быстро взглянул на Гудочника.

— Я почти могу рассказать, — продолжал Гудочник, — что ты скрыть хочешь: Юрий смотрит на тебя, как на человека, с которым неволя заставляет его дело делать…

Бледное лицо боярина оживилось. "Старик! — сказал он грозно, — помни кто ты…"

— Крамольник, простой, ничтожный человек? Боярин! ты не забыл еще, однако ж, я думаю, с каким условием я обещался служить тебе?

"Помню, — мрачно отвечал боярин, — но теперь, повторяю тебе — ничего сказать не могу!"

— А я скажу тебе, что Косой вовсе не думает выполнить того, на чем все дело было между нами полажено.

"Он сказал это тебе?"

— Он так говорил со мною, как будто Мономахова шапка была уже крепко на голове его.

"Что ж мне-то делать, старик?" — сказал боярин, усмехаясь.

— Я не говорил: что делать, когда предался тебе душою и телом и не щадил живота и совести.

Боярин хотел отвечать, искал слов и не находил. "Что за шум и что за беготня? Не послы ли едут? — сказал он наконец, смотря в окно. — Точно: это они; мне пора — там много будет работы. — Он взглянул на Гудочника. — Сиди у моря и жди погоды", — промолвил он ему и вышел.

Гудочник остался, задумчивый и печальный. "Старый ты пес!" — сказал он, по некотором молчании, медленно взял шапку и вышел на улицу тихими шагами. Тут было уже большое движение; дружины Юрия стояли рядами, в оружии; конники скакали взад и вперед. Вскоре показались трое саней, в которых сидели присланные для переговоров из Москвы. Они подъехали к избе, где был сам Юрий Димитриевич и где большая толпа князей и бояр теснилась в сенях, по двору и на улице.

Из саней вышли Басенок, Ощера, еще двое московских бояр, подьячий Беда и Исидор. Их заставили скинуть шубы в сенях и потом впустили к князю.

Читатели знают уже Ощеру. Басенок был молодой воевода московский, богатырь душою и телом. Исидор — лицо замечательное, грек, родом из Фессалоник, где научился он церковному языку от славян, живших в окрестностях. Быв уже один раз в Руси, как говорил боярин Иоанн, он снова приехал теперь в Москву с грамотами от Царьградского Патриарха и императора греческого Иоанна Палеолога. Исидор был почетно чествован при дворе великокняжеском, и изумлял своим красноречием, умом и глубоким знанием богословия.

Изба, где находился Юрий с двором своим, была обширна. Наскоро выломали в ней лавки и полати, завесили черные стены ее коврами, набросали по полу соломы и тюфяков и закрыли все это также коврами, заменив таким образом грубые деревенские приборы. Посредине стоял большой стол, покрытый широкою полстью. На столе были поставлены разные коробочки, стояла чернильница, лежали княжеские украшения, меч, бумага и несколько свертков и книг. У стены, за столом, на мягких тюфяках, сидел дряхлый старик в теплом колпаке и легком меховом тулупе — это был Юрий Димитриевич, дядя и соперник Великого князя Московского. По сторонам сидели и стояли трое сыновей его: Василий Косой, Димитрий Шемяка и Димитрий Красный; боярин Иоанн Димитриевич, боярин Морозов, любимец Юрия, и еще несколько князей и бояр.

Впереди м_о_с_к_о_в_с_к_и_х послов шел воевода Юрия и остановился перед столом, сказав: "Князь Великий Юрий Димитриевич! молит тебя племянник твой, князь Московский, Василий Васильевич, и прислал к тебе, государю, послов своих бить челом".

При сих словах Басенок сделал выразительное движение, как будто хотел остановить воеводу Юрия, но удержался и только пристально взглянул на Ощеру. Взор его, казалось, спрашивал: должно ли допускать столь унизительные для государя их речи? Ощера дал знак, что необходимость велит сносить мелкую обиду. Басенок, с досадою, отворотился и замолчал.

Юрий благосклонно наклонил голову на низкий поклон московских послов.

— Желаю знать: кто сия духовная особа в числе послов моего племянника? — сказал он.

"Это архимандрит Исидор, присланный в Москву из Царьграда", — отвечал воевода.

Юрий встал и почтительно подошел к благословению Исидора.

"Князь Георгий Димитриевич! — сказал Исидор, благословляя князя, — Святейший Владыка, милостию Божиею архиепископ Великого Константинополя, Нового Рима и Вселенский Патриарх прислал к тебе со мною пастырское свое благословение и есть к тебе от него, владыки твоего духовного, грамота".

Юрий низко поклонился и спросил: "Для чего же ты, отец архимандрит, являешься ко мне вместе с посланниками Маковскими, пришедшими от моего племянника?"

— Князь Георгий Димитриевич! — отвечал Исидор, — благодарю Господа, что он дает мне средства исполнить вместе христианскую обязанность мою — быть посредником мира, исполняя и препоручение моего владыки, Патриарха и отца всех христиан.

Юрий молча указал Исидору на место подле себя, сел сам и не обращал, казалось, внимания на послов московских.

Величественно обвел глазами все собрание Исидор и начал говорить Юрию:

"Блаженни миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся — сии слова Спасителя внемля, притекаю к тебе, князь Георгий, с сими словами, яко с ветвию масличною, исходя, яко Давид пред кивот Господень, во сретение мира, вожделенного, поля утучняющего, села богатящего и князи красящего, еже повелел хранити нам Бог единый, премудрый, страшный и превеликий, превыше небес пребывающий во свете неприступном, на херувимском престоле сидящий и немолчными ангельскими гласами хвалимый, поемый, превозносимый, в трех лицах прославляемый и в единстве познаваемый".

Шепот одобрения пронесся в собрании. Одушевленный сим, Исидор продолжал:

"Прешедший волнения Понта Эвксинского, мнил я поставить стопу мою на твердой земле Московской и обретаю треволнующуюся войну, гремящую, как праведно изрек Омир, паче нежели десятью тысячами гласов человеческих, зрю раздор, с кровавыми очами, готовый возжечь села и грады, кущи и веси. Мира законно и праведно есть желать человеку, а наипаче князю, ибо всякое враждебное общение неподобно ему, есть-бо начало и вина бед, чего ради явленно показуется мир имети за некое основание нерастерзанное. Все люди послушливо последуют сему обычаю, подражают по силе и действию оному, благому, и отсель твердость является, и царства и земли крепит".

Исидор снова остановился. Снова шепот одобрения раздался между всеми, боярин Иоанн, с досадою, проворчал: "Краснобай!" Юрий казался внимающим и задумчивым.

"Вижу тебя, окруженного доспехами брани и сильными стратигами; видел я Москву, оглашаемую звуком труб бранных; зрел я селян, бегущих от пламени, рубящего избытки их, и — о горе велие и тяжкое! вестник благословения духовного Владыки — узрю смерть, пирующую среди крови и слез! О! никогда! Отверзи слову мира ухо твое, князь Георгий. Говорить ли мне о гибели, следующей за войною? Ты ведаешь сие. Изображать ли тщету бранныя славы? Тебе сие известно. Излагать ли, сколь гибельна вражда? Умолкаю пред разумением твоим! — Грядет война — и царства увлажаются кровию; грядет война — и жители бедствуют; грядет, говорю, война — и мир исчезает!

С сими словами притекаю к тебе, яко с масличною ветвию. Отверзи ухо твое слову мира, княже Георгие! не отринь его, и возвесели меня, убогого, посланного от Владыки духовного всех христиан, да возглашу: Блаженны миротворцы, столько же блаженны и внемлющие слову их!"