Подкопы

Вильгельмина Ѳедоровна.

Я бы непремѣнно давно у васъ была: но полагала, что вы на дачѣ и только вчера спросила Владимiра Иваныча: «Гдѣ, говорю, нынче на дачѣ живетъ Марья Сергѣевна?…» «Какое, говоритъ, на дачѣ; она въ городѣ и больна!!» «Ахъ, говорю, какъ же тебѣ не грѣхъ не сказать мнѣ!» Сегодня ужъ нарочно отложила всѣ дѣла въ сторону и пoѣxала.

Марья Сергѣевна.

Я давно больна, третiй мѣсяцъ больна и даже посѣтовала въ душѣ, что вы не побываете у меня!

Вильгельмина Ѳедоровна.

Да вы бы написали мнѣ, я сейчасъ же бы и прiѣхала къ вамъ.

Марья Сергѣевна.

А этого я и не сообразила, а потомъ тоже полагала, что вы также на дачу переѣхали.

Вильгельмина Ѳедоровна.

Нѣтъ, мы другой годъ не живемъ на дачѣ, – Владимiру Иванычу рѣшительно некогда; онъ по горло заваленъ дѣлами!.. Наградъ никакихъ не даютъ; а дѣла прибавляютъ, такъ что я прошу его даже бросить лучше эту службу проклятую.

Марья Сергѣевна (махнувъ рукой).

Охъ, эта ужъ нынче служба; она всѣхъ, кажется, отъ всего отвлекаетъ!

Вильгельмина Ѳедоровна.

Какъ же не отвлекаетъ!… но когда еще она вознаграждается, такъ это ничего; вотъ какъ нашему общему съ вами знакомому Алексѣю Николаичу Андашевскому – тому хорошо служить: въ тридцать какихъ нибудь съ небольшимъ лѣтъ какую должность получилъ.

Марья Сергѣевна.

А вы думаете – легко ему! Онъ тоже никуда теперь не ѣздитъ; у меня какихъ нибудь раза два былъ въ продолженiи всей моей болѣзни; пишетъ, что все дѣлами занятъ!

Вильгельмина Ѳедоровна (какъ бы въ удивленiи).

Неужели-же онъ у васъ всего толььо два раза былъ?

Марья Сергѣевна.

Всего!… Это меня больше и огорчаетъ; а вижу, что нельзя требовать, – занятъ!

Вильгельмина Ѳедоровна.

Что-жъ такое заняъ!… Это ужъ, видно, не одни занятiя его останавливаютъ, а что нибудь и другое.

Марья Сергѣевна (съ нѣкоторымъ испугомъ и удивленiемъ).

Что же другое можетъ его останавливать?

Вильгельмина Ѳедоровна.

Заважничалъ можетъ быть!… Возгордился, что на такой важный постъ вышелъ.

Марья Сергѣевна.

Но какъ же ему, душенька, противъ меня-то гордиться!… Вы знаете, я думаю, мои отношенiя съ нимъ!… Что жъ, я, не скрываясь, говорю, что пятнадцать лѣтъ жила съ нимъ какъ съ мужемъ.

Вильгельмина Ѳедоровна.

Какъ же не знать!… Всѣ очень хорошо знаемъ, и тѣмъ больше тому удивляемся! Въ газетахъ даже пишутъ объ этомъ.

Марья Сергѣевна (окончательно испугавшись).

Въ газетахъ?

Вильгельмина Ѳедоровна.

Да!… Сегодня Владимiръ Иванычъ, какъ я поѣхала къ вамъ, подалъ мнѣ газету и говоритъ: «Покажи этотъ нумеръ Марьѣ Сергѣевнѣ; врядъ-ли не про нее тутъ написано!» Я и захватила ее съ собою (подаетъ Марьѣ Сергѣевнѣ газету). Въ этомъ вотъ столбцѣ напечатано это!… (показываетъ ей на одно мѣсто въ газетѣ).

Марья Сергѣевна (начинаетъ неумѣло и вслухъ читать).

Мы сегодня лучъ нашего фонаря наведемъ во внутренность одного изъ петербургскихъ домовъ, въ небольшую, но мило убранную квартиру; въ ней сидитъ съ кроткими чертами лица женщина; противъ нея помѣщается уже знакомый нашему читателю г. Подстегинъ. Видно, что бѣдная женщина преисполнена любви и нѣжности къ нему, но г. Подстегинъ мраченъ и озабоченъ. Вдругъ раздается звонокъ. Г. Подстегинъ проворно встаетъ съ своего стула и выходитъ въ зало. Тамъ стоятъ какихъ-то двое неизвѣстныхъ господъ; они сначала почтительно кланяются г. Подстегину; а потомъ начинаютъ cъ нимъ шептаться. Въ результатѣ этого совѣщанiя было то, что когда г. Подстегинъ проводилъ своихъ гостей и снова возвратился къ своей собесѣдницѣ, то подалъ ей на триста тысячъ акцiи Калишинскаго акцiонернаго общества. «Ангелъ мой, говоритъ онъ ей: побереги эти деньги до завтра въ своей шифоньеркѣ!» (останавливаясь читать и качая головою). Да!… Это такъ!… Да! Правда!

Вильгельмина Ѳедоровна (стремительно).

Правда это, значитъ?

Марья Сергѣевна.

Совершенная правда!… Два дня потомъ лежали у меня эти деньги! вечеромъ онъ обыкновенно поздно отъ меня уѣзжалъ, побоялся ихъ взять съ собою; а на другой день ему что-то нельзя было заѣхать за ними; онъ и пишетъ мнѣ: «Мари, будь весь день дома, не выходи никуда и постереги мои триста тысячъ!» Такъ я и стерегла ихъ: цѣлый день все у шифоньерки сидѣла!

Вильгельмина Ѳедоровна (съ вспыхнувшимъ отъ радости лицомъ).

А у васъ цѣла эта записочка?

Марья Сергѣевна.

Цѣла! О, у меня каждая строчка его сохраняется!… Интересно, кто это пишетъ!

Вильгельмина Ѳедоровна.

Тутъ дальше еще интереснѣе будетъ!… Позвольте мнѣ вамъ прочесть – вамъ, кажется, трудно читать.

Марья Сергѣевна.

Да, я не привыкла читать; по французски мнѣ еще легче, – прочтите, пожалуста!

Вильгельмина Ѳедоровна (беретъ газету и начинаетъ бойко и отчетливо читать).

«Казалось-бы, что одно это событiе могло связать на вѣки г. Подстегина съ его подругой; но ничуть не бывало: онъ кидаетъ ее, какъ только нужно ему это стало. Напрасно бѣдная женщина пишетъ ему, – онъ ей не отвѣчаетъ! Она посылаетъ къ нему свою горничную, – онъ обѣщается къ ней прiѣхать и не ѣдетъ!»

Марья Сергѣевна (со слезами уже на глазахъ).

И это совершенно правда!… Но кто же, душа моя, могъ все это узнать и описать.

Вильгельмина Ѳедоровна (съ улыбкою).

Это пишетъ чортъ, который куда наведетъ лучъ волшебнаго фонаря своего, вездѣ все и видитъ.

Марья Сергѣевна.

Какъ чортъ – Господи помилуй!

Вильгельмина Ѳедоровна.

Конечно, не чортъ, а человѣкъ; но у котораго вездѣ есть лазейки, шпiоны свои, черезъ которыхъ онъ все знаетъ.

Марья Сергѣевна.

Ужъ дѣйствительно настоящiй чортъ – все описалъ.

Вильгельмина Ѳедоровна.

Но вы послушайте еще дальше! (читаетъ). «Перемѣнимъ направленiе нашего луча: передъ нами богато-убранная гостиная. Г. Подстегинъ стоитъ уже на колѣняхъ передъ прелестнѣйшей собой дамой. Она вѣеромъ тихонько ударяетъ его по головѣ и говоритъ: „я никогда не выйду за васъ замужъ, пока вы такъ дурно будетъ произносить по французски!“ „Божество мое, восклицаетъ Подстегинъ, я учусь у француза произносить слова. Какъ вы, напримѣръ, находите я произношу слово: étudient?… хорошо?“ „Недурно, отвѣчаетъ дама и даетъ ему поцѣловать кончикъ своего мизинца“.»

Марья Сергѣевна.

И это правда!.. Онъ очень дурно произноситъ по французски.

Вильгельмина Ѳедоровна.

Французъ, тоже говорятъ, какъ назначили его товарищемъ, каждый день ходитъ къ нему и учитъ его.

Марья Сергѣевна.

Но кто-же эта дама? Не я же это?

Вильгельмина Ѳедоровна.

Конечно, не вы!.. И я не знаю, правда-ли это, но весь Петербургъ, говорятъ, понялъ такъ, что это Ольга Петровна Басаева.

Марья Сергѣевна (восклицаетъ).

Дочь графа?

Вильгельмина Ѳедоровна.

Да!.. Онъ дѣйствительно бываетъ у ней каждый вечеръ; по слухамъ, даже женится на ней – вотъ и вѣрьте нынче мужчинамъ!

Марья Сергѣевна (съ полными уже слезъ глазами).

Славно, отлично со мной поступилъ!.. Но я не допущу этого; не позволю ему это сдѣлать!

Вильгельмина Ѳедоровна.

Но какъ же вы не допустите? Чѣмъ? Какимъ способомъ?

Марья Сергѣевна.

А я приду въ ту церковь, гдѣ ихъ вѣнчать будутъ, да и лягу поперекъ двери.

Вильгельмина Ѳедоровна.

Развѣ возможно это? Вы и не узнаете, гдѣ они обвѣнчаются.

Марья Сергѣевна.

Но не могу же, душа моя, я все это видѣть и переносить равнодушно.

Вильгельмина Ѳедоровна.

Записочкой вотъ этой, гдѣ онъ пишетъ о трехстахъ тысячахъ, которыя онъ въ вашемъ домѣ получилъ съ Калишинскихъ акцiонеровъ, вы могли бы попугать его; но вы, конечно, никогда не рѣшитесь на это!