Эпизод

И он, высокий, черноусый, сдержанный, по-приятельски улыбается Решетилову: - Вот видите, какой ребенок!

Полянскому рада жена Малинина, женщина с красивой фигурой, здоровым лицом, с которого словно стерли какую-то отличительную примету. Она сразу забоялась Решетилова - мудреный, притворяется.

Письмо Малинину принесли. Сразу узнал, повертел в руках, улучил минутку - ушел в кабинет.

Почерк каллиграфический, конверт казенный.

"Городскому голове Ивану Николаевичу Малинину в собственные руки".

Знакомый мещанин пишет, делец и друг:

"Здравствуйте, Иван Николаевич, - ... и рад бы помочь, да как. Эта собака Архипов лежит на сене. Сам не жрет и другим не дает. Я ему намекал, что забранные вами для города товары надлежит списать в качестве реквизированных военным ведомством. А он мне заявил, что все это штуки Малинина, то-есть ваши, Иван Николаевич. И что, де, Малинин, то-есть вы, Иван Николаевич, есть старый вор, а вот придут большевики, и тогда вас и других на свежую воду выведут. Сегодня приехал кооператор Баландин, Николай Васильевич. Он - начальство над Архиповым, надо его попробовать, - может, сойдемся. Хотя вряд ли. Бывший каторжник и наверное красный. Вот узнаю, из какого района он пожаловал, и сообщу. А насчет Архипова, то, думаю, таким смутьянам и антиправительственным элементам место найти можно. Подумайте, Иван Николаевич. Ведь, если огласка случится, то будут большие неприятности всем..."

Гневно задрожал Иван Николаевич, письмо рукою скомкал...

И ненависть поднялась в его душе.

Уж не раз, размахнувшись, натыкался он на колючий забор этого нового, проклятого, заползавшего с самых неожиданных сторон.

Ты привык жить, как человек. Ты знал это трудное искусство жизни, годами стараний и врожденным талантом постиг его, и вдруг наглый, мстительный окрик: не сметь!

- Жить нельзя... - прохрипел Малинин и схватился за блок-нот.

* * *

- Вот это, - подал Иван Николаевич заклеенное письмо кучеру, - отвезешь сейчас в кооператив. Разыщи там господина Баландина и передай. И скажи, что барин ждет, послал лошадей. Привезешь его к нам...

Встал, пошел к гостям. В зале небывалое оживление: Решетилов рассказывает современные анекдоты. Смех. Мария Николаевна очарована им.

Скроив довольный расплыв улыбки, Малинин потихоньку отозвал Полянского:

- Одну минуточку, Георгий Петрович... кое-какие новости...

Недоволен Полянский - так красиво смеется жена.

- Сейчас?..

- Одну минутку, - вкрадчиво и настойчиво убеждает Малинин, и Полянский, послушный долгу, идет...

- Вот, - как шубу сбрасывает с себя смирение Малинин, - знал я, что в кооперативе гнездо! Сейчас получил точные сведения. Заведующий лавкой большевик и, несомненно, член организации...

- Ну, слушайте... - морщится Полянский.

Малинин наливается жаром.

- Несомненные доказательства! Не-сом-ненные! Я, - тычет он в грудь, ручаюсь...

И предупредительно:

- Чтобы вас не утруждать, я написал уже Бовичу - черкните вот здесь от себя...

Полянский чувствует: его провели. Потом дали читать написанный контр-разведчику приказ о немедленном аресте какого-то Архипова. Теперь хотят заставить подписать.

Он пытается сопротивляться. Малинин стоит перед дверью, не пускает, а из дальних комнат доносится увлекательный смех Марии Николаевны.

- А все равно... завтра разберется.

* * *

Неуютным, красноватым шаром повис во мраке скудный свет коптящей лампы. Лавка давно заперта, кругом грязно, холодно, пахнет рогожей, керосином и мылом.

У стола с раскрытыми книгами два человека.

Архипов, нагнувшись, молча дописывает, а Баландин, подойдя к самой лампе, еще раз перечитывает записку Малинина:

"Любезный Николай Васильевич! Вы - наш новый кооперативный деятель... только что узнал о вашем переводе к нам... Я и

жена люди прямые - хотим познакомиться. По русскому обычаю... на чашку чая. Не обидьте отказом.

Городской голова Малинин".

- Не понимаю, - задумчиво удивляется Баландин, - чего ему от меня надо?

Архипов криво улыбается и скрипит пером над конторским журналом. В ворохах бумаги пошуркивают мыши, и кажется Баландину, будто некто незримый волчьими, крадущимися шагами обходит лавку и злобно сторожит...

- Не работник я больше, Николай Васильевич, - вдруг заявляет Архипов. У него сухое, преждевременно постаревшее лицо и негодующие, борющиеся глаза.

Баландин, не удивившись, точно ждал, спросил:

- Что же так?

- Заели... - дрожит у Архипова голос, все лицо собралось в морщину, до шеи добираются...

И, подумав, медленно:

- Боязно мне чевой-то... Я вам говорил про те товары, что Малинин требовал. Сегодня его дружку я все начистоту выложил. Не стерпел. А Малинин этого не забудет...

Вскипел:

- Да дьявола же мне на них, на собак, смотреть? Ведь они меня на горку потащат!

- На какую горку?

- А вы не знаете, как с месяц двенадцать деповских расстреляли? Ну вот, на этой горке. И все по милости Малинина. У-у, пузырь кровяной, отольются тебе когда-нибудь слезы!..

Тишина.

И опять за глухими стенами залег безликий и мстительно ждет...

- Так тебе уходить, парень, надо.

- Куда уйдешь? - вскинулся Архипов. - Я и так собрался к... - хотел сказать "к партизанам", да не выговорилось. Остерегся. - Э! - будь, что будет...

- Кончаем на сегодня, - решил Баландин, - кони ждут и... приятеля твоего посмотрю...

- Посмотрите, посмотрите... Не к добру это он вас вызывает. Не иначе, как по моему делу.

И, засмеявшись, почти злорадно:

- Уж не вместе ли уходить-то придется?

Баландин посмотрел на него добрыми глазами.

- А что? Может быть...

* * *

Удобно в малининской кошеве. Мохнатая медвежья полость.

Уже спал городишко.

Тяжелой, грешной дремой окутались темные, мещанские домики и длинные покосившиеся заборы. И было неспокойное в этом сне, словно каждый домишко давился навалившимся кошмаром. Даже дым из труб выходил, как нечистое дыхание зараженного.

А морозное небо колыхалось неслышным мерцанием бриллиантовых искр, одинаково чудное над взъерошенным ельником сопок и над лентой куда-то ушедшей реки и над спящим поганеньким городишком.