Бродящие силы. Часть I. Современная идиллия

- Ого-го, как ты красноречив, хоть сейчас в адвокаты! - засмеялся Ластов, просовывая приятельски руку под руку юного прогрессиста. - Как раз заставишь еще раскаяться, что я, по твоему примеру, не перешел в училище правоведения или не сделал, по крайней мере, изучения французского языка основною целью своей жизни. Расскажи-ка лучше что-нибудь про свою прекрасную Елену.

- Пожалуй... Ее, впрочем, зовут не Еленой, а Надеждой, или, вернее, Наденькой.

- Наденькой? Хорошенькое имя.

- Я думаю! - самодовольно подтвердил правовед, точно он сам сочинил его. - Их две сестры, она младшая. Есть и мать, puis наперсница. Все как в романе.

- Да их не Липецкими ли уж зовут?

- Ты почем знаешь?

- Видел в Висбадене. Впрочем, незнаком. Так они здесь, на Гисбахе?

- Само собою! - приехали на одном со мною пароходе. Не то зачем бы мне приезжать сюда? Чего я тут не видел?

- Но ты говоришь, Куницын, что так же еще не познакомился с ними. Как же это так? Ты, кажется, парень не промах, мастер на завязки?

- Parbleu [ей-Богу (фр.)]! Но тут совсем особенный случай. Заговорил с нею как-то за столом - не отвечает. Ответила ее кузина, да так коротко и язвительно, что руки опустились. Разбитная тоже девчонка, ой-ой-ой! Моничкой зовут. Не правда ли, оригинальная кличка? Вероятно, производное от лимона? Впрочем, собой скорее похожа на яблоко, на крымское. Вот бы тебе, а? Да и как удобно: принадлежа к новому поколению, она, разумеется, не признает начальства тетки, делает что вздумается, прогуливается solo solissima [абсолютно одна (ит.)], и т.д. Советую приволокнуться.

- Да которая из них Моничка? Что повыше?

- Нет, то Наденька. Моничка - кругленькая, карманного формата брюнетка.

- Вот увидим. Покуда они для меня обе одинаково интересны.

- А для меня так нет! Моничка, знаешь, так себе, средний товар, Наденька - отборный сорт. Тебе она, быть может, покажется ребенком, нераспустившимся бутоном; но в этом-то и вся суть, настоящий haut-gout [высокий вкус (фр.)]. Я крыжовника терпеть не могу, когда он переспел.

- Ты, как я вижу, эпикуреец.

- А то как же? Ха, ха! Вы, университетские, воображаете, что никто, как вы, не заглядывал в Бюхнера, в Прудона... Да, Прудон! Помнишь, как это он говорит там... Ah, mon Dieu [О, мой Бог! (фр.)], забыл! Не помнишь ли, какая у него главная these?

- Самое известное положение его: "La propriete c'est le vol" [Собственность есть кража (фр.)], но в настоящем случае оно едва ли применимо.

- Да не то!

- Он, может быть, говорит, что незрелый крыжовник лучше зрелого?

- Ха! Может быть... Но ты сам убедишься, что мой незрелый куда аппетитнее всякого зрелого. Qu'importe, что я не сказал с ней и двух слов: у молоденьких девиц все нараспашку - и хорошее и дурное; а если ты замечаешь в девице одно хорошее, стало быть, она - chef-d'oeuvre [шедевр (фр.)].

- Chef-d'oeuvre или козленок: любовь зла, полюбит и козла.

- Фи, какие у тебя proverbes [Пословицы (фр.)]!. Во-первых, она не может быть козленком, потому что она не мужчина, козел же мужского пола...

- Ну, так козочкой.

- А козочки, как хочешь, премилые животные: des betes, qui ne sont pas betes. Правда, un peu trop naives, но d'autant mieux: тем более вольностей можно позволять себе с ними.

В таких разговорах приятели наши взбирались вверх по правому берегу Гисбаха, через груды камней и исполинские древесные корни, пока не вышли в горную котловину.

Куницын удостоил водопад только беглого взгляда, снял шляпу и батистовым платком вытер себе лоб, на котором выступила испарина.

- Неужели нет другого пути, чтобы добраться в эту трущобу? - спросил он, отдуваясь.

- Как не быть! Остальная публика, кажется, и предпочла большую дорогу. Но здесь ближе и романтичнее.

- Романтичнее! В настоящее время, в век железа и пара, всякая романтичность - анахронизм. Вот и ботинок разодрал! Нечего сказать - романтично!

- Да, милый мой, ботинки - в Швейцарии вещь ненадежная; в Интерлакене ты, вероятно, можешь приобрести такие же толстокожие башмаки, как у меня, на двойных подошвах и обитые гвоздями.

- Да ведь они жмут?

- Жмут, но только какие-нибудь два дня, потом ложатся по ноге. Впрочем, не надейся, что преодолел все трудности: я намерен встащить тебя еще вон куда... Что за вид, я тебе скажу!

Ластов указал на крутизны Гисбаха.

- Шалишь, не заманишь!.. Ба! Это что за душка? - присовокупил правовед, завидев молоденькую швейцарку в дверях небольшого домика, о котором мы еще не упомянули. Домик этот, тип швейцарского шалё, с перевесившеюся кровлею, расположен под сенью деревьев, сейчас возле старого отеля, и есть один из магазинов бриенцской фабрики ореховых изделий, снабжающей все главные пункты Швейцарии своими красивыми безделушками, которые так охотно покупаются на память туристами. - Сюда, если хочешь, зайдем, - продолжал Куницын, - тут также своего рода романтизм.

- Зайдем, пожалуй. Видел ты, как она приветливо улыбнулась, когда заметила, что мы повернули к ней? Продувной народец! Улыбка ее относится исключительно к нашему кошельку. Делается даже грустно, что и улыбки-то приходится покупать! Guten Abend, Fraulein [Добрый вечер, фройлен (нем.)].

- Schonen Danr, meine Herren! Treten Sie nicht naher? [Спасибо, господа! Не хотите ли чего? (нем.)].

- Gewiss [Конечно (нем.)]. Замечаешь?

И они последовали за швейцаркой в сокровищницу ее.

IV

КАК ЗАКЛЮЧАЮТСЯ НЫНЧЕ ЗНАКОМСТВА

Змеин вошел между тем в общую столовую главного отеля "Гисбах", сложил плед, зонтик и дорожную суму в угол на стул, и, подозвав к себе кельнера, заказал две порции бифштекса - одну сейчас, другую через полчаса, да по бутылке иоганисбергера и либ-фрауенмильх. Кельнер, не подозревая, что вторая порция бифштекса и одна из бутылок предназначались отсутствующему спутнику Змеина, посмотрел на сего последнего с некоторым недоумением, потом чуть ухмыльнулся и, проговорив: "Very well, sir" [Очень хорошо, сэр (англ.)], - поспешил исполнить требуемое. Он сообразил, что столь прожорливый субъект не может принадлежать к иной нации, как к английской.

За длиннейшим столом, покрытым снежно-белой скатертью, восседало уже несколько гостей, занятых кто ужином, кто чаем. Змеин расположился на свободном конце стола. Рядом с ним сел дородный, средних лет немец; в ожидании заказанного им пива, заговорил он с Змеиным. Тот, занятый своим ужином, отвечал довольно неохотно. Но немец, наводивший речь на полевые работы, удобрение почвы и т.п. и оказавшийся по справке агрономом, вскоре почуял в Змеине знающего химика, и, решившись во что бы то ни стало воспользоваться этим случаем эксплуатировать безвозмездно чужие знания, осыпал его вопросами. Змеин, убедясь наконец в необходимости сносить терпеливо эту невзгоду, доел на скорую руку свой бифштекс, вытер салфеткою рот и, сделав изрядный глоток из стакана, повернулся к соседу:

- Ну, кончил. Теперь можете расспрашивать, сколько угодно.

Тот, конечно, не дал повторить себе это. Против и около них расположилось несколько дам - русских, как оказалось по разговорам. Хотя Змеин и не видел еще Липецких, но догадался, что это, должно быть, они. Лицо старшей из сестер, Лизы, показалось ему сверх того как будто знакомым, но он не мог дать себе ясного отчета, где именно видел ее. Г-жа Липецкая разговаривала с одной французской графиней, с которою сошлась на пароходе. Двух младших девиц она рассадила намеренно розно, чтобы обуздать их пылкий нрав, высказывавшийся в подталкивании локтя соседки, когда та подносила к губам чашку, и т.п. Но, и разлученные, они не унимались и упражнялись в телеграфном искусстве особого рода, приставляя пальцы то ко рту, то к носу, то ко лбу, и затем хихикали дружно. Одна Лиза пила свой чай молча, не вмешиваясь ни в разговор дам, ни в мимическую болтовню девиц.

- Знаешь, о чем мы говорим сейчас? - весело обратилась к ней кузина.