Литконкурс Тенета-98 (сборник рассказов)

Паренек снова тянет девицу, она вырывается.

-- Пусти, гад! Ну пожалуйста!..

Мне чудится, что это ее "пожалуйста" обращено ко мне, и я почти ругаю дамочку. Масть паренька явно из разряда темных, с такими связываться себе дороже. Это Миклован их пачками расстреливал в румынских фильмах, но я-то не Миклован. Кроме того "подросток" вполне может знать тхык-вандо. Грозная это штучка -- тхык-вандо. Тхык -- и нет тебя! Самое разумное -- удалиться, но дамочка чуть ли не плачет, и по всему выходит, что сам погибай, а дурочку востроносую выручай. И на черта я выбрал именно ее?

В коленях неприятная слабина, но я уже в паре шагов от молодчика. Собираюсь с духом. Что ж, как сказал Гена, и Карп порой атакует!.. Эффектно кладу руку на плечо "подростка".

-- Эй, друган!..

"Друган" оборачивается и сходу заправляет мне в лоб. Не разбираясь. Реакция у него отменная, и силушка тоже чувствуется. Но молодые умирают иногда, старики -- всегда, и уступать я не намерен. Руки сами выполняют необходимую операцию. Ширк в карман, ширк из кармана! Второй удар у "другана" не проходит. Тхык-вандо он, по счастью, не знает, и струя из газового баллона с шипением освежает его ряшку. Враг с воплем зажимает лицо в ладонях, прыгает в сторону, запинаясь за бордюр, падает. Очень удачно -- головой в металлическую урну. Бум! Урна, подрагивая, гудит маленьким колоколом, поверженный "подросток" вытягивается пластом.

-- Вадик! Что с тобой, Вадик! -- девица бросается перед ним на колени. -- Ты что ему сделал, козел!

Вот так! Я -- козел, а он уже Вадик. И личико у востроносой перекошено, тушь грязными подтеками на щеках. Глазки без очков крохотные, какие-то отсыревшие. С чего я взял, что она красавица? И голос такой мерзкий, писклявый. Может, и ей брызнуть за все попранное и содеянное? За развал Союза и за сожженный Гоголевский роман? Но я стискиваю зубы и, нагибаясь, трогаю кисть лежащего. Пульс на месте, да и сам поверженный потихоньку начинает оживать. Еще пара минут, и воспрянет жаждущим мести тореадором. Чтобы со шпагой -- и вновь на врага. А я не враг ему. И не друг. То есть и не друг, и не враг, а так. Потому и отхожу в сторону. Сначала за угол, потом через арку. Неспешной трусцой разминающегося спортсмена -до остановки, а там размеренным шагом в сторону городского музея. Все! Оторвался, следы запутал, хвост обрубил. А на душе сумятица и стыд. О, времена, о, нравы!.. Четырнадцатилетний мальчуган влюбляется в учительницу. Все вполне романтично. Еще одна история Ромео и Джульетты. Но -- итог!? Американцы сажают учительницу в тюрьму. Якобы за совращение малолетних. Изумительно, да? Это онто малолетний? Здоровенный оболтус, научившийся пить, курить и ширяться? Да наш Гайдар в четырнадцать лет полком командовал, маузером лютовал, шлепнуть запросто мог перед строем. Малолетних... Ханжеское время! Даже любить страшно. А уж драться - страшно вдвойне. Не дай Бог застукает милиция. От сумы да от тюрьмы окончательно перестали зарекаться. Вадик грозен сам по себе, но еще более грозными могут оказаться его возможные приятели. Стукни такого, а он возьмет и пожалуется браткам с папиком. Самое обычное дело. Мы тоже в детстве порой грешили: "Я вот брату скажу, он тебя в парту засунет...", "А мой папа придет и вон на ту веточку тебя забросит...". Но тех пап, и тех братьев мы не слишком боялись. В добро верили, в справедливость. Другое дело -- теперь. Братьев сменили братки, а пап -- папики. И увы, с ними мы изначально в разных весовых категориях. А носить "Узи" и отстреливаться нам почему-то не разрешают. Они плохие -- им можно, мы хорошие -- нам нельзя. Впрочем, наверное, правильно, что нельзя. Ох, и настреляли бы мы народишку! Даже из самых хороших побуждений. Потому как -сколько же кругом чужих людей! Востроносых и не очень, бритых, с цепями, с волкодавами на поводках, свирепых, как контролеры в поездах и троллейбусах!.. Нет, нельзя нам выдавать "Узи". Определенно нельзя...

Снова магазин. Теплый, чистый, без тараканов. Теле-видео-аудио... Лопочут шеренги экранов. Добрая половина -- в унисон и об одном. Знакомая передача. Кажется, "Человек в каске". Сутулящийся диктор прозорливо взирает на сидящего в кресле.

-- Ммм... А все-таки признайтесь, Америка -- страна исключительная. Я там был, мне понравилось, а вам?

-- Ну, в общем ничего. Полицейские с револьверами ходят. У прохожих сплошь валюта на руках.

-- Но там ведь и конституция, даже два океана.

-- Ну да. Тихий и этот, как его...

-- Атлантический?

-- Ну, в общем...

-- А еще? Что еще вы бы хотели нам рассказать?

-- Я?.. Ах, да. Я, как представитель структуры власти, вот чего пришел сюда. Америка, Европа -- ладно, это все командировки, запарило уже. Я не понимаю другого, почему народ нас ругает. Газеты, анекдоты, то-се... Мы ведь тоже хотим жить. Некоторые из нас даже что-то делают. В смысле -- хорошее для тех, кто внизу.

-- Вы шутите?

-- Зуб даю! В смысле, значит, отвечаю. Есть такие. То есть я чо хочу сказать. Я такой же, как все. Зачем мне завидовать? Мог бы, кстати, и дворником работать. А чего? Свежий воздух, сплошная физика. Не то что у меня. Постоянно в "мерсаке", в офисах, в самолете. Для живота опять же полезно. В смысле, значит, когда с метлой...

А слева на экране тетеньки и дяденьки угадывают с трех нот мелодии. Толпящиеся у телеэкрана посетители магазина переживают вслух, опережая друг дружку, подсказывают телеучастникам ответы.

-- Ну, дубье! Это ж "Остров невезения"! Да остров же! Миронов еще поет! Тьфу!..

-- Утесова называй! Утесова! Вот, дура! Ничего не знает!..

Мимо меня с багровым от возмущения лицом протискивается толстяк в дубленке. Он знает все и про все и потому не в силах больше смотреть. Люди на экране способны довести его до инсульта.

А справа человек в каске продолжает обиженно лопотать:

-- ..В свете вышеупомянутого пренцендента я бы хотел сказать нижеследующее...

Слово "прецедент" столь упорно произносится через лишнее "н", что время от времени я начинаю сомневаться, да правильно ли меня учили? Заглядывая в словарь, убеждаюсь: вроде правильно. Включаю телевизор, а там опять "пренцендент". Не значит ли это, что правда в одном отдельно взятом уме и сердце -- уже вроде как и не правда? И причем здесь словари, если все говорят иначе? Следовательно словарь устарел, надо подправить, сноску сделать на полях, а в школах училкам подсказать, чтобы не морочили зря головы. В конце концов и в хваленой Америке треть населения практически неграмотна. Но живут ведь!..

Бац! На телеэкране снова реклама, пора уходить и мне. Следом за багроволицым. Я разворачиваюсь, и в спину несется бодрое, торопливое:

-- ..Многочисленные эксперименты показали, что обычной пасты хватает лишь на половину зубов, при этом зубы выкрашиваются, теряют блеск, покрываются пятнами, заболевают кариесом. Наша паста лечит и чистит все! Зубы, раковины, холодильники, бамперы грузовых машин...

-- И еще остается на полотенце родимой, на скважину соседа... -бормочу я бессмысленно.

-- Лучше дай на поллитра, -- умоляет попрошайка на крыльце. я ничего не отвечаю. Интересно, что бы подумал Клод Эмиль Жан Батист Литр, когда услышал, как коверкают его фамилию.

Поллитра... Почти культовое словцо. И для меня, между прочим, могло бы таким стать, будь у меня иное ДНК. А что? Очень просто. И не было бы тогда никакой Маришки, и не шуровал бы я курсором по экрану монитора. Жил бы давно в какой-нибудь неблагоустроенной канаве, одевался бы в сто одежек, корешился бы с коллегами в канализационных тоннелях. Кругом темно, крысы, трубы, а у нас праздник. Новый год под журчание фикалиевых вод. Поднимаем смуглые от грязи стопарики, желаем, чтобы всем и за все. Опрокидываем в черные рты, и лица у нас розовеют, в сердцах появляется радость. Еще по одной, и жизнь приобретает вполне приятные очертания. Подумаешь, трубы! В крысу вон можно и бутылкой, зато мы не буржуи какие, и братство наше самое искреннее на свете. Шмыгая обрубками носов, мы рассказываем друг дружке свои истории. И что примечательно, рядовых среди нас нет и быть не может. Все мы бывшие доктора наук, прокуроры и мастера спорта международного класса. Вот тот щуплый, который в крысу с первого раза попал, про Уимблдон рассказывает. Как делал всех одной левой, а после вытачивал на ракетке зарубки. Потом, конечно, слава, виллы, доллары, вечерние возлияния. Постепенно привык. А тот толстяк, что собирает за день больше всех бутылок, когда-то был знаменитым математиком, пару формул открыл, преподавал геометрию в Гарварде. Говорит, тупее тамошних студентов только ихние же пэтэушники. Любой наш троечник там прима. Потому как Россия -- это Россия, а Гарвард -- жуткое место. В классах -- дым коромыслом, на партах в бильярд играют, тут же при всех ширевом балуются, мальчики мальчиков взасос целуют. Свобода нравов, так ее перетак! Полицейские, само собой, наезжают трижды в день. Драчунов растаскивать, трупы в коридорах прибрать, раненых до реанимации подбросить. А шмон у капиталистов запрещен, потому как нарушение прав. И ушлые студентики чего только в карманах не носят. И ножи, и кастеты, и рогатки. Там и рогатки, слышь-ка, не как у нас. Мы-то сами из веток выстругивали, резину докторскую приматывали, кармашек для камней вырезали. А за кордоном все исключительно заводского изготовления -- прицел, резина и шарики из особой стали. Как даст ученичок такой пулькой -- раму деревянную влет прошивает. Но за оружие все равно не считается. Бедной профессуре выдавали мелкокалиберную артиллерию -- револьверы, пистолетики разные. Математик в калибре кое-что смыслил -- сразу себе "Калашников" попросил. Не дали. Объяснили, что с "Калашниковым" можно только доцентам. Он разобиделся и выпил. Потом еще раз -- вместе со студентами в библиотеке. А дальше пошло-поехало...