Одна ночь

- У вас мощный бас, - похвалила его Дагмар,

- Какой там мощный...

- Стоило бы учиться пению.

- Да уж пиво добавило басов,

- А что, талант нераскрытый.

Последнее сказал Яннус - Маркус не пропускал ни слова, хотя сам разговаривал с Хельмутом.

- "Сижу в подвале я глубоком, над бочкой, полною вина", - снова запел Сярг.

Глафира Феоктистовна опять оглянулась, Голова ее дернулась быстро, как у воробушка. Сярг допел бражную песню до конца.

- Браво! - воскликнула Дагмар.

Веселость эта показалась Маркусу неуместной. Он сердился на Дагмар, но больше на самого себя.

Боцман Адам объявил, что перекур кончился, пора идти дальше.

Яннус и правда забрался на дровни. Кое-как примостился возле женщин. Глафира Феоктистовна даже глаз.ом не повела, еще меньше почувствовал седока мерин, который, как уже говорилось, был сильным конем.

Теперь позади всех плелся Маркус, будто и впрямь обменялся ногами с Яннусом. Ноги, конечно, несли его не хуже прежнего, были послушными и шли, как ему нужно было. Сейчас Маркус хотел остаться один, его раздражали и Койт, и Сярг. Бесило, что Яннус возвеличивал робость, даже Валгепеа и тот действовал бы ему сейчас на нервы. Но меньше всего он был доволен собой. Держал вот язык за зубами и проклинал за это и себя и Яннуса, а теперь, когда высказал все, что думал о Юхансоне, снова был недоволен собой.

В одном Дагмар права - он не терпел Юхансона, Этот деятель всегда вызывал у него антипатию - Маркус не выносил его непринужденного обращения, светского лоска, его способности сближаться с людьми, явного стремления оставить у всех приятное впечатление о себе, его шуток, даже рукопожатия, которое, по мнению Маркуса, было неестественно крепким, его самоуверенности. А самоуверенным Юхансон был всегда, выступал ли он на первых городских партсобраниях или позднее на республиканских совещаниях, он частенько брал слово, и его выступления, как правило, обращали внимание. На собраниях в учреждениях, в театре, в ресторане, при случайных встречах нигде Бернхарда Юхансона не покидала уверенность в себе. Теперь, уже по прошествии времени, Маркусу вдруг показалось, что на той встрече Нового года он видел в Бедом зале "Эстонии" Бернхарда Юхансона, который чувствовал себя там как рыба в воде. Он улыбался и шутил. Дагмар явно была рядом, тогда Маркус еще не знал ее. Компания их состояла, как и положено, из трех мужчин и трех дам, - сейчас, спустя время, все это вспомнилось Маркусу.

Самоуверенность не покидала Бернхарда Юхансона и в истребительном батальоне. В первые дни он по-прежнему улыбался и шутил, со всеми передруж-ился, хлопотал, вмешивался в дела и распоряжался с естественной непринужденностью. Чем труднее становилось положение, тем самонадеяннее он старался вести себя, только это уже была деланная самоуверенность, бравада, которая скрывала растерянность. Так теперь думал Маркус.

Маркус сказал себе, что не выносил Бернхарда Юхансона именно из-за этого позерства и притворства, которые он ощущал интуитивно, видимо с самого начала. У него есть право думать о Бернхарде Юхансоне самое плохое. Но было ли у него право сообщать о своих сомнениях Дагмар? Почему он это сделал?

Дагмар рассказывала ему об Эдит только хорошее, он же наговорил Дагмар о Бенно одно плохое. Платил плохим за хорошее, будто прав был Таммсааре, что за добро обычно платят злом. "Она бы с радостью пошла с нами. Мне казалось, ради вас". Эти слова Дагмар запали Маркусу в голову, будто он обладал памятью Койта, которому все запоминалось. О расплате злом за добро он думал долго, успел пройти по снегу несколько километров. Об Эдит ему думать было легче, чем о Дагмар. Эдит он плохим за хорошее не платил, до сих пор еще не платил, Но разве то, что он не сказал ей: "пойдем с нами", разве это не было платой злом за добро? Эдит и в самом деле могла ждать этих слов, чтобы принять окончательное решение. Но он этого не знал, был слепым, как сказала Дагмар, А если бы не был слепым - тогда сказал бы? Навряд ли. Не посмел бы так сказать. Это лишь затруднило бы для нее решение. Если он действительно для Эдит тот, кем считала его Дагмар. Дагмар думала хорошее, он же имел в виду плохое - из-за Дагмар и Эдит Маркус упрекал себя и этой ночью и потом, спустя даже многие годы. Потому что Эдит должна была решить положительно, у нее не было выбора, в решении своем она не оставалась свободной. Война принуждала ее поступить так, как она и поступила. И та же война вынудила его, Маркуса, промолчать.

Однажды Маркус скажет себе, что он лжет. Он из-за себя не сказал того, чего ждала Эдит. Из-за себя и Дагмар. Потому что его потянуло к Дагмар. Но чтобы прийти к этому, ему пришлось прожить еще многие и многие годы.

Снегопад продолжался, продолжалась ночь, и не было конца дороге.

Маркус не заметил, когда очутился рядом с Хельму-том, он уже успокоился, ни себя, ни других больше не обвинял. Ему и в голову не пришло, что Валгепеа мог замедлить шаг ради него, чтобы узнать, с чего это Маркус плетется в хвосте. Но это именно так и было. Ничего особенного Валгепеа не обнаружил. Маркус шагал как обычно - твердо и спокойно. И вид у него был обычный, разве что пропала охота болтать. Дорога сделала уже несколько новых поворотов. А Маркус все не замечает его. И этот начинает сдавать, подумал Валгепеа.

Непогода, снег, ночь. Все та же непогода, тот же снег и та же ночь. Ели порой отступали, потом снова надвигались.

Маркус не смог бы сказать, как долго они шли. Он не пытался взглянуть на часы, хотя непременно увидел бы стрелки, увидел, несмотря на темноту и снегопад. Ему не хотелось расстегиваться, залезать рукой под ватник, просто лень. Он уже чуточку успокоился, больше не думал о Дагмар, тем более об Эдит, голова казалась свинцовой. Равнодушно подумал: какое значение имеет время. Идти придется до конца - пока не дойдем до намеченной цели, все равно нигде не сможем приткнуться. А если глянуть дальше сегодняшней ночи, идти придется ровно столько, сколько выдержат ноги. Идти туда, куда положено, идти, даже когда неизвестно, куда придем.

Так же, как Яннус, не знал и Маркус в ту ночь, что впереди у него еще долгие дороги - в снегопад, вьюги и ночи, когда вокруг кромешная тьма и сверкают только в этой тьме тысячи звезд в небе. Что придется ему пройти сотни километров среди лесов, где маковки елей сливаются с темнотой, меж пустынных холмов, где обрезанные взрывами стволы деревьев напомнят редкие толстые щетинки в бороде исполина. Придется шагать по бесконечным виляющим проселкам, где по самую ось вязнут в грязи машины и по колено солдаты, или пробираться по занесенным ложбинам, где снегу чуть ли не по пояс, дорога порой вообще исчезает из-под ног и люди барахтаются, но все же выбираются наконец на твердое место. Что придется идти, не поддаваясь усталости, какие бы там мысли ни лезли в голову, не считаясь с настроением и желанием. Что пройдет он по этим дорогам с винтовкой за плечами и без нее и что потом, уже седовласым, все еще в охотку будет бродить по лесам, и снова придут на память ему те же мысли, которые одолевали его в эту снежную темную ночь. Но даже если бы он знал наперед, все равно прошел бы все эти свои дороги. Только держал бы язык за зубами, сжал челюсти так, чтоб даже полслова не вылетело. Правду нужно уважать, но правда может и убить, поэтому иногда стоит попридержать язык. Однако дороги своей он бы не прервал. Временами ему казалось, что движение вперед или остановка не зависят от него. Что это жизнь подгоняет его, что жизнь, по сути, бесконечный поход, тот самый поход, в котором порой знают место назначения, а порой и нет, но все равно идти необходимо.

Идти, все время идти, идти без конца.

Возможно, что и Хельмут Валгепеа где-то в глубине души чувствовал то же самое.

В эту снежную ночь ничего не произошло.

ЭПИЛОГ

В ту снежную ноябрьскую ночь действительно ничего особенного не случилось. Все, что произошло, произошло потом.

Их путь продолжался еще четырнадцать дней. И все эти две недели они шли пешком, лошади им больше нигде не удалось добыть, машины проносились мимо, с десяток, может, проехало пустых, но не остановились. Один грузовик притормозил, но ехал он в другую сторону. Машин вообще проезжало немного. Два дня они отдыхали, так что, пока добрались до железной дороги, прошло целых шестнадцать дней.