Тревожные годы

Я поклонился, думая в то же время (эта мысль преследует меня везде и всегда): "А ну, как последует назначение... ведь бывали же примеры!"

- Они по смешной части! - объяснила Марья Потапьевна.

- Ah! Ah! "по смешной части"! joli [прекрасно (франц.)]. Именно, именно по "смешной части"! Faites-nous rire, monsieur! [Посмешите нас, сударь! (франц.)] Мы так бедны смехом, что нужно, чтобы кто-нибудь расправлял наши морщины.

Он благосклонно подал мне руку и затем обратился к прерванному разговору и окончательно разъяснил Марье Потапьевне пользу брюссельских конференций.

Исполнив это, он любезно обратился к "калегвардам":

- Ну-с, господа, как идут дела с мадам Жюдик?

- Да что, барон! Нельзя сказать, чтобы очень... добродетельна чересчур! - отозвался тот самый "калегвард", который и в первый визит мой заявил себя противником Жюдик.

- Ну, нет-с; я вам скажу, это женщина... это, как по-испански говорится, salado... salada... [пикантная(исп.)] Так, кажется?

- Так-то так, барон, не к чему эта строгость... се puritanisme, enfin! [этот пуританизм, в конце концов!(франц.)]

- Не знаю, не заметил... а по моему мнению, бывает воздержность, которая гораздо больше говорит, нежели самая недвусмысленная жестикуляция... Впрочем, вы, молодежь, лучшие ценители в этом деле, нежели мы, старики. Вам и книги в руки.

- Что касается до меня, то я совершенно вашего мнения, барон! - вступился "калегвард", приверженец Жюдик, - я говорю: жест актрисы никогда не должен давать всё сразу; он должен оставлять желать, должен возбуждать воображение, открывать перед ним перспективы... Schneider! Что такое Schneider? - это несколько усовершенствованная Alphonsine - и ничего больше! Она сразу дает всё, она не оставляет моему чувству никакого повода для самодеятельности... Je vous demande un peu, si e'est de l'art! [Спрашивается, искусство ли это! (франц.)]

- Так-с, так-с, совершенно с вами согласен... Vous avez saisi mon idee! [Вы уловили мою мысль!(франц.)] А впрочем, вы, кажется, и из корпуса вышли первым, если не ошибаюсь...

- Точно так, барон.

- Н-да... это так... Жюдик... Salado, salada... Ну-с, chere Марья Потапьевна, я вас должен оставить! - произнес дипломат, с достоинством взвиваясь во весь рост и взглядывая на часы, - одиннадцать! А меня ждет еще целый ворох депеш! Пойти на минуту к почтеннейшему Осипу Иванычу - и затем домой!

- А я думала, что вы с нами отужинаете, барон?

- Нет, chere Марья Потапьевна, я в этом отношении строго следую предписаниям гигиены: стакан воды на ночь - и ничего больше! - И, подав Марье Потапьевне руку, а прочим сделав общий поклон, он вышел из гостиной в сопровождении Ивана Иваныча, который, выпятив круглый животик и грациозно виляя им, последовал за ним. Пользуясь передвижением, которое произвело удаление дипломата, поспешил и я ускользнуть в столовую.

- Ну, теперь я вас не выпущу! - шепнул мне по дороге Иван Иваныч, - вот дайте только проводить генерала.

Дипломат проследовал в кабинет и благосклонно присел около Осипа Иваныча, который в эту самую минуту загреб целую уйму денег.

- Ну-с, господа, как поигрываете? - спросил дипломат.

- Да вот его превосходительство побеждает, - шутил Осип Иваныч, указывая на бывшего полководца.

- Да? непобедим, как и везде! и на поле сражения, и на зеленом поле! А я с вами, генерал, когда-нибудь намерен серьезно поспорить! Переправа через Вьюлку - это, бесспорно, одно из славнейших дел новейшей военной истории, но ошибочка с вашей стороны таки была!

- Толкуй больной с подлекарем! - проворчал себе под нос полководец.

- Нечего, ваше превосходительство, сердиться, - с своей стороны подшучивал Осип Иваныч, - их превосходительство это правильно заметить изволили! Была ошибочка! действительно ошибочка была!

- Я, по крайней мере, позволяю себе думать, что если бы вы в то время взяли направление чуть-чуть влево, то талдомцы [Талдом - тоже торговое село в Калязинском уезде. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)] не успели бы прийти на помощь мятежным семендяевцам, и вы не были бы вынуждены пробивать кровавый путь, чтоб достигнуть соединения с генералом Голотыловым. Сверх того, вы успели бы обойти Никитские болота и не потопили бы в них своей артиллерии!

- Да что говорить, ваше превосходительство, - подзадоривал Осип Иваныч, - я сам тамошний житель и верно это знаю. Сделай теперича генерал направление влево, к тому, значит, месту, где и без того готовый мост через Вьюлку выстроен, первое дело - не нужно бы совсем переправы делать, второе дело - кровопролития не было бы, а третье дело - артиллерия осталась бы цела!

- Ну, вот видите! я хоть и не тактик, а сейчас заметил... Впрочем, господа, победителя не судят! - решил дипломат и с этим словом окончательно встал, чтобы удалиться.

Осип Иваныч кинулся было за ним, но дипломат благосклонным жестом руки усадил его на место. Это не помешало, однако, Дерунову вновь встать и постоять в дверях кабинета, следя взором за Иваном Иванычем, провожавшим дорогого гостя.

- Ну, слава богу, проводили! - сказал мне Зачатиевский, возвращаясь из передней, - теперь вы - наш гость! садитесь-ка сюда, поближе к источнику! - прибавил он, усаживая меня к столу, уставленному фруктами и питиями.

Я не раз бывал у Зачатиевского во время наездов Дерунова в Петербург, но знал его вообще довольно мало. Помню, что он называл Осипа Иваныча благодетелем, но я никогда особенно не верил искренности его излияний. В сущности, благодеяния, изливаемые семейством Деруновых на Зачатиевского, были очень скудны и едва ли вознаграждали последнего за хлопоты и стеснения. Несмотря на неприхотливость Осипа Иваныча, правила гостеприимства требовали и успокоить его, то есть отдать в его распоряжение лучший угол, и приготовить лишнее блюдо к обеду. Все это делалось почти бескорыстно, потому что Дерунов отбояривался домашнею провизией, присылаемой из К., и тем, что крестил детей у Зачатиевского, причем давал на зубок выигрышный билет с пожеланием двухсот тысяч. Но таково уже магическое действие богатства: Зачатиевский, быть может, и ругал втихомолку Дерунова, но никогда не позволил себе отказать ему в какой-либо услуге, хотя бы для этого он вынужден был бегать несколько дней сряду высуня язык.

Впрочем, сама природа, казалось, создала Зачатиевского для услуги. Он был среднего роста и весь круглый. Круглый живот, круглая спина, округлые ляжки, круглые, как сосиски, пальцы - все это с первого раза делало впечатление, что вот-вот этот человек сейчас засеменит ногами и побежит, куда приказано. Круглое, одутловатое и несколько суженное кверху лицо не свидетельствовало о значительных умственных способностях, но постоянно выражало возбужденность и беззаветную готовность что-то выслушать и сейчас же исполнить. И на лице у него все было кругло: полные щеки, нос картофелиной, губы сердечком, маленький лоб горбиком, глаза кругленькие и светящиеся, словно можжевеловые ягодки у хлебного жаворонка, и поверх их круглые очки, которые он беспрестанно снимал и вытирал. Даже лысина на его голове имела вид пятачка, получившего постепенно значительное распространение. Проворен он был изумительно, и я думаю, что в этом случае ему в весьма большой степени помогала бочковатость его существа. Он устремлялся вперед и при этом учтиво вилял всем телом, что особенно приятно поражало начальствующих лиц.

Несмотря, однако ж, на услужливость, действительной доброты в нем не было. Собственно говоря, он был услужлив помимо своей воли, потому только, что тело его очень удобно для этого было приспособлено. Но, оказывая услуги, вскакивая и устремляясь, словно на пружинах, он внутренно роптал и завидовал. В этой зависти, впрочем, скорее сказывалось завидущее пономарское естество, которое всю жизнь как будто куда-то человека подманивает и всю жизнь оставляет его на бобах. На деле он довольствовался очень малым, но глазами захапал бы, кажется, целый мир. Вообще это был очень своеобразный малый, в котором полное отсутствие воли постоянно препятствовало установлению сознательных отношений к людям.