История моей матери. Роман-биография (СИ)

- Можно шествие устроить с фонариками.- Барбю слишком долго молчал, и язык его чесался поэтому.- Мы такие фонарики делали...- Он поглядел выразительно, поскольку слова его не произвели должного впечатления.- Берете бумагу - желательно потоньше, натираете ее жиром или, лучше, воском, чтоб стала прозрачной. Делаете из нее кубики, внутрь помещаете свечку - она светится через бумагу. Когда много людей движется, прохожие останавливаются - до того красиво. Запоминается. У нас не одна манифестация так прошла - до сих пор вспоминают. Я недавно был - люди спрашивают, когда снова будет.

- Важно не какие фонарики,- склочно сказал Ив, чувствуя, что его оттесняют и что почва уходит из-под его ног,- а что на них написано. Какие лозунги, иначе говоря!

- Какие лозунги? - повторил Барбю.- Первое августа. "Первое" можно цифрой. Мы писали Первое мая, а здесь "августа". Заменить ничего не стоит.

- Не Первое августа, а День борьбы с империализмом и международными силами реакции,- не ведая пощады и жалости, отрубил Ив.- "Первое августа" это что угодно может быть: может, праздник церковный. Поэтому им так и нравилось. Каждый понимал как ему вздумается. Первое августа! Надо писать так, чтоб не было двусмысленности!

- Борьба с империализмом не поместится,- сказал Барбю, нисколько не обиженный нотацией: с болезнью он сделался фаталистом.- Длинно слишком. Фонарики-то маленькие. Можно, конечно, один большой склеить,- прибавил он с сомнением в голосе,- но мы таких не делали.

Дуке решил кончать с зашедшим в тупик совещанием:

- Давай, Рене. Делай что-нибудь. Пройдись по милитаризму или по колониям. Надо будет отчет составить и Иву передать. Чтоб представил рядовым товарищам, которые ждут, как бы сместить нас,- еще и съязвил он, и Ив запомнил это, и для него дни Дуке были отныне сочтены, как и ненавистного ему Жана.

- Лучше с колониализмом,- решила Рене.- Здесь больше возможностей.

- Что еще за возможности? - недоверчиво спросил Дуке, но Рене не ответила: сама не знала и подчинилась в данном случае общему правилу - бить в победные барабаны и литавры...

Какая-то крупица правды все-таки была в ее предпочтении. В глубине души она ничего не имела против армии - напротив, ей нравились стройные офицеры и их мундиры (лишь бы не полицейские), к инородцам же и людям с другой кожей, особенно нищим и подневольным, у нее была давняя и роковая тяга и слабость недаром же она заплакала в хижине араба Юсефа. Но то было детство, сентиментальное и непосредственное. Теперь нужно было придумать что-то взрослое, впечатляющее и, одновременно - озорное и задорное: чтоб поддержать былую марку. Она спросила совета у друзей:

- Поворочайте мозгами. Что-нибудь простое, но броское. Чтоб и ребенку было понятно...- И добавила по здравом размышлении: - И чтоб за решетку не угодить при этом...

Последнее не прибавило ее друзьям энтузиазма. Алекс все пропустил мимо ушей: он был недоволен, что программа по философии движется слишком медленно, и дал понять, что ему не до борьбы с колониализмом. Бернар, как водится, запнулся, помешкал и произнес нечто непонятное и обтекаемое: он числился ее заместителем и не мог попросту отказаться. Один Люк выразил готовность помочь - в чем угодно, лишь бы не в принятии решений. Он во всем поддерживал друзей, но замышлять новое было не в его силах и не в его правилах - он лишь помогал доводить до ума начатое другими.

Рене оставалось рассчитывать на собственные силы, и она приготовилась к трудному раздумью. Но прежде надо было отчитать соратников, забывших, в какую организацию они вступили.

- Ладно, подумаю... Но вообще надо быть поактивнее. У нас здесь не вечерняя школа для отстающих. И не филиал Сорбонны...

Выговор Коминтерна докатился таким образом и до философской секции девятого района: Рене в первый и в последний раз в жизни отчитала своих подчиненных, но мы все хоть раз, но делаем что-то впервые, отдавая дань духу времени.

Алекс состроил озадаченную физиономию и призадумался. Бернар опешил и забыл свою рассеянность: лицо его на миг обрело естественное выражение, и даже взгляд его прояснился - с ним это иногда случалось...

Недавно с ним вышел казус. Они оба жили в Стене, и он провожал Рене до дому, поджидая ее, когда она задерживалась. Видя их вместе, соседи стали говорить, что это неспроста, что их отношения выходят за рамки идейной близости и должны кончиться красной свадьбой. Бернар не отвергал этих домыслов - напротив, они ему льстили и, когда намекали на эту возможность, он по обыкновению своему лишь бормотал нечто невнятное. Несмотря на известное всем увлечение политикой, Рене считалась завидной партией: училась в лицее и должна была приобрести хорошую профессию. Бернар это понимал, да и мать ежедневно твердила ему о том же. Так или иначе, но однажды, провожая ее поздним вечером и замешкавшись в узком проходе между стенами, он оглянулся по сторонам, словно побоялся, что его кто-то увидит, и неумело и неловко сжал ее в объятьях. Лицо у него при этом было самое неопределенное, он не объяснил своего поступка, и Рене не сразу поняла, что произошло,- сначала подумала, что он споткнулся и схватился за нее, чтоб не упасть. Бернар, однако, не отпускал ее, выглядел при этом настойчиво, и, хотя по-прежнему не говорил ни слова, лицо его утратило прежнюю бесстрастность и обрело некое уже вполне понятное, хотя лишь отдаленно напоминающее любовь выражение.

- Бернар, ты что? - спросила она, оторопев: до этого она говорила о делах в ячейке и была увлечена предметом разговора.- Разве это так делается?..- Он замер в ожидании, надеясь, что она подскажет ему как, но она поспешила взять свои слова обратно и развеять его последние надежды: - Да я и не хочу вовсе. С чего ты взял?..

Он выпустил ее и (надо отдать ему должное: у него тоже был характер) никогда больше не опускался до подобных выходок. Он переключился теперь на Ива: стал провожать его домой, заходил для этого в Федерацию. Ему нужно было кого-то ждать, сопровождать и безмолвствовать по дороге - не в одиночестве, а в компании. Ив был от него в восторге: ему никто еще не оказывал таких знаков внимания; он при всяком удобном случае выделял Бернара среди других и прочил в далеко идущие партийные руководители...

Барбю, присутствовавший и при разборе письма Коминтерна, и при описанном выше нагоняе, одобрил строгость Рене и мысленно поздравил ее с успехом. Он тоже считал, что ячейка задержалась на фазе идеологической подготовки, сосредоточилась на философии и оторвалась от живых дел комсомола. Он и теперь воспользовался случаем, чтоб поделиться опытом своей боевой молодости:

- Знаете, что я по этому поводу думаю?.. Нет? Слышали, как Клара Цеткин явилась на первый съезд Компартии? Тоже нет? Тогда ведь все были на нелегальном положении: через границу так просто не перейдешь...- Он обвел ребят лукавым, лучистым взглядом.- Потушили на минуту свет, а когда включили, она была уже в президиуме!

Те обомлели.

- И как это с нашими делами связать? - спросил Алекс.- И с какими, главное?

- Вот я и думаю с какими,- нисколько не смутившись, отвечал Барбю.-Хорошие идеи именно так и рождаются. Иногда с конца - не всегда с начала.

- Вошли и свет потушили,- представил себе Алекс.- Хорошее решение,- и засмеялся - за ним и те двое.

- Вот именно потушили! - стоял на своем Барбю.- Где - неизвестно только. У меня это в голове так и крутится - только выхода пока не вижу.

- Вот и у меня крутится! - развеселился Алекс, забыв даже о том, что пора взяться за Фейербаха, а Гегель до конца еще не разобран.- Свет только тушить негде!

- А нельзя ли посерьезнее? - взъелась на них Рене, еще не вполне остывшая.- Зубы скалить всего проще, а о деле кто-нибудь думать будет? Тоже мне -Мольеры!

- Погоди.- Люк решил изменить ради нее принципам.- Не расстраивайся. Тут рядом выставка открылась. Колониальных товаров. В зале Шапель. Может, там свет выключить?

- Где это? - спросил Алекс.- И что за выставка?