Асунта (СИ)

- Я забыл купить соль, - сказал Савелий. - Пойду попросить немного у итальянца.

- У итальянца?

Это наш сосед. Каменщик. Его зовут Биамафта. Вероятно, я буду с ним работать, он согласен взять меня помощником на постройках.

Савелий ушел. Асунта осмотрела посуду, поправила огонь в плите и принялась чистить картофель. Но все у нее валилось из рук. Плита дымила, и она от этого раздражалась. Решив, что Савелий, вернувшись, займется готовкой, она прошла в свою комнату и стала искать, куда бы спрятать конверт. По счастью был шкаф с выдвижным ящиком внизу, куда она и положила конверт, прикрыв его бумагой и бельем. Ящик она заперла на ключ, спрятала его в сумочку и вышла во двор. Несильный ветерок слегка качал ветви сосны и кипарисов, что расположило ее к мечтательности. Через низкую каменную стану она увидала шедшего вдоль дороги Савелия. Асунту немного удивил контраст между его нескладной фигурой и решительностью его походки.

"Был он мечтателем и "философом", - подумала она, - а теперь, кажется, почувствовал под ногами твердую почву".

Обернувшись, она с вниманием осмотрела дом.

- Что он тут стал бы делать с папками и рукописями? - спросила она себя. - Выдумки? Сны наяву? Ханы Рунки, Зевесы, котловины с бабочками? Все это пропало не потому, что пропали рукописи, а потому, что Варли умер. В ту самую минуту пропало, как он умер. Единственное, что уцелело, это мальчик-проводник. Но он во мне, он не выдумка, не писательское воображение, не хитрость рассказчика, он реальность.

И в который раз она припомнила первую ночь в квартире Варли, когда, полусонная, она была под властью недосказанной сказки, и в который раз подумала об обмане, почти от нее не зависавшем, самостоятельно возникшем, странно связавшем и ее, и Савелия и, казалось ей, того, другого и даже самого, еще не родившегося, ребенка.

{136} Потом она восстановила в памяти все, что было в утаенной рукописи, - в которой нехватало заключения, - о "перемене" в Савелии, о его раздражении, о его грубости. Несколько удивленная, почти испуганная новым оборотом своих мыслей, она снова взглянула на дорогу и увидала мужа входящим к Биамафта. Увидала она и маленькое белое облако над холмом и ей легко было допустить, что оно приостановилось как раз над пещерой-часовней. Подумала, что до могилы Варли не далеко и что он поручил Савелию найти конец сказки. "Как его найти? - спросила она себя. - Где, в чем? Ведь Ларисса, которую мальчик-проводник довел до пещеры-часовни, не умерла в тот же день, как должны умирать все, кому встретился мальчик. Может быть кто-нибудь другой за нее умер и Савелию как раз про это и надо было написать? Только рукопись у меня и он этого не знает. Не знает даже, что рукопись уцелела, и не догадывается, что не ему, а мне предстоит искать конец сказки".

Она вышла за ограду и побрела вдоль нее с наружной стороны. Скромные полевые цветочки пестрели тут и там и она, сделав небольшой букетик, подумала, что при случай отнесет его на могилу Марка Варли; но тотчас же упрекнула себя в сентиментальности, бросила букетик и, с внезапным раздражением, пробормотала:

- Я не встретила ни мальчика-проводника, ни его собачки, я даже не могла их встретить. Меня тут не было!

Кругом природа развертывала свои холсты и гравюры, свои гуаши и акварели, свои литографии и офсеты, но она на все это почти не смотрела. А потом ей больше не хотелось вообще ни на что смотреть.

Вернувшись в дом, она заперлась в прилегавшем к кухне темном чуланчике, и, чтобы совсем сосредоточиться, закрыла глаза. Тотчас же, пространство заполнили воображаемые образы и звуки - отблески и отголоски другого мира. Вторая жизнь в ней, которая еще только складывалась, уже была помечена обманом, единственным, у порога жизни, возможным, обманом о самом ее возникновении. И Асунта спросила себя, не лучше ли сказать Савелию, что его подозрение лишь результат случайного умственного затмения, и что только оттого оно длится, что она сама, Асунта, не находит в себе сил чтобы преодолеть наваждение?

"Не поздно ли? - спросила она себя. - Доверия не вернуть, перемена, происшедшая в Савелии, кажется, неисправима".

Да и не хотела она, чтобы он вернулся к тому, чем был раньше.

43. - ЗНОЙ.

Последовали дни и недели, - трудные для Савелия, потому, что непривычная работа в жару была утомительной, трудные для Асунта, потому, что пассивное ожидание и деревенское уединение плохо сочетались с ее экзальтированной натурой.

Время текло для нее {137} гомеопатическими порциями. Она ждала разрешения от бремени и ей казалось, что с этим сроком связано решительно все. Усилия и работа Савелия оставляли ее равнодушной, и на то, что он возвращался очень усталым, она не обращала внимания. Между тем он сил своих не щадил. Всегда вставал первым, сам приготовлял утренний завтрак и уходил до вечера. Вернувшись, прежде всего хорошенько мылся и менял одежду. За обедом он почти ничего не говорил, разве что давал несколько оценок своего хозяина, называя его верным, участливым, надежным. Иной раз он касался вопроса наследства, но всегда вскользь и Асунта не знала, опротестовала племянница завещание, или не опротестовала. Ей, впрочем, это было безразлично. С другой стороны, род молчаливого уговора позволял им не касаться больного вопроса о ребенке. Если Савелий находил в себе еще достаточно сил, чтобы немного поработать, после обеда. на огороде, то Асунта уделяла хозяйственным заботам как можно меньше времени. Даже Христиной она занималась небрежно. - "Силой обстоятельств, - думала она, эта девочка оказалась предназначенной для жизни в деревне, так пусть же и растет по-деревенски, сама по себе"

Иной раз, удивившись овладевшему ей почти полному равнодушию к дочери, она себе говорила, что тогда, после Васко де Гама, душа ее осталась чуждой. Но не осталась ли она еще более чуждой в первую ночь на квартире Варли? Только этот будущий ребенок мог быть концом сказки про мальчика-проводника, которого не успели найти ни Марк Варли, ни Савелий.

Лето стояло особенно знойное. Торжествующее солнце источало невообразимое количество лучей, частиц и колебаний; земля стала враждебной, речки и источники пересохли; деревья томились. Из-за душных ночей, не приносивших отдыха, Савелий сделался мрачным, раздражительным, злым. Иной раз какой-нибудь пустяк приводил его в ярость. Он быстро с собой справлялся, но потом еще больше уходил в себя и днями не произносил ни слова. Только складка губ и немерцающий взгляд узких, как щелки, глаз говорили о готовой прорваться жестокости. Не раз Асунте становилось страшно.

44. - ПОДКРЕПЛЕНИЕ.

Как-то, особенно знойным августовским днем, Асунта неосторожно напилась очень холодной воды и заболела. У нее поднялась температура и ей пришлось лечь. То немногое, что она делала по хозяйству и уход за Христиной взял на себя и без того перегруженный работой Савелий. Доктор нашел плеврит и болезнь грозила затянуться. Сокращение рабочих часов у Биамафта, на которое тот согласился, чтобы позволить Савелию ухаживать за больной, больше длиться не могло и {138} Савелию надо было принять меры. По счастью, Биамафта, обосновавшийся во Франции после мировой войны, был, как многие итальянцы, многосемеен (что позволяло ему одновременно и хозяйничать, и брать подряды на постройки. В его отсутствии за полевыми работами смотрела его очень энергичная жена, но, в конечном счете, все зависело от него самого, от его распоряжений, а был он человек властный). Среди многих обитателей фермы была тридцатилетняя Розина, его свойственница, родившаяся во Франции итальянка, которая отличалась от остальных тем, что в свое время неудачно пыталась получить среднее образование, что и оставило неизгладимый след на ее усердии в полевых работах. Так что, когда, теперь, Савелий попросил Розину ему помочь ухаживать за Асунтой, присмотреть за Христиной и заняться хозяйством, Биамафта не только не возразил, но был доволен. Рабочие часы Савелия восстановились полностью.

Когда он привел Розину домой и представил Асунте, та нисколько не удивилась. К тому же правильные черты лица итальянки были, в общем, приветливы.