Нравы Растеряевой улицы

- Н-ну-с. Что же? И господь с ними...

- Хотели меня замуж выдать, да кто меня возьмет?

- Как кто? Конечно, ежели будет от них помощь...

- Они дают деньгами...

- Много ли?

- Полторы тысячи...

У Порфирыча захватило дух.

- Ка-как?.. Пол-лтар-ры... Вы изволите говорить - полторы?

- Да... Перед венцом деньги.

- Раиса Карповна, - проговорил Порфирыч... - Верно ли это?

- Это верно.

- Я приду-с... К господину капитану... Приду-с!

- Голубчик! Вы надсмехаетесь?

- Провались я на сем месте... Завтра же приду!..

- Ах, миленький... Обманываете вы... Я какая... Вы не захотите...

- Да я скорей издохну... Деньги перед венцом?

- Да, да... Уж и как же бы хорошо... Не обманете?

- Ах!.. Раиса Карповна! Да что ж я после этого?..

- Голубчик!..

Между тем Кузька, улегшийся на траве за селом, был в большом унынии: ничто не могло расшевелить его настолько, чтобы заставить разделить общие удовольствия; его одолевала полная тоска. Долго лежал он молча. Взошел месяц, над болотом стал туман, заквакали лягушки, и на селе не слышалось уже ни единого человеческого звука. Наконец тошно стало ему здесь. Он решился идти в село на ночлег.

На сельской улице не было никого; только на одном из крылец сидел хмельной дворник и разговаривал с бабой, стоявшей на улице,

- Арина! - говорил дворник.

- Что, голубчик?

- Уйди, говорю, отсюда.

- Илья Митрич! За что ж ты меня разлюбил? Господи!

Сирота я горемычная...

- Арина! говорю: уйди! Слышь?..

- Илья Митрич!

- Я говорю, уйд-ди!

Кузька вошел в первые отворенные сени, спросил у хозяина позволения ночевать и лег с глубоким вздохом, надеясь, что, может быть, завтра будет легче на душе.

Но надежды его не сбылись и завтра. Во-первых, он снова был без руководителя, так как Прохор Порфирыч совершенно увлекся ночной соседкой, чему в особенности способствовали полторы тысячи "перед венцом". Второе несчастие Кузьки состояло в том, что утро другого дня не имело даже и того напряженного веселья, каким обладал вчерашний вечер: публика рано начала собираться в город, так как все самое интересное в празднике было уже вчера.

Девицы и кавалеры, встречаясь друг с другом при дневном свете, были даже нелюбезны.

Публика разбредалась. На сердце Кузьки становилось все тяжелей и тяжелей: он не выносил с гулянья ни одного приятного ощущения; рубль семь гривен, которые он пожертвовал себе на увеселения, были целехоньки. "Неужели же, - думалось ему, - с тем и домой воротиться!" Как за последнюю надежду, ухватился он за мысль - снова пойти в кабак.

В кабаке было множество посетителей... Пили, говорили с пьяных глаз что-то совсем непонятное, спорили, жаловались.

Внимание Кузьки было привлечено компаниею подгулявшей молодежи.

- Нет, не выпьешь! - кричал один.

- Ан врешь!

- Что такое?

- Да вот Федор берется четверть пива выпить на спор.

- Дай, об чем?

- И спорить не хочу...

- Нет, нет, пущай его! Друг, пива!

- Поглядим...

Явилась четверть пива в железной мерке; Федор перекрестился, поднял ее обеими руками и принялся цедить.

Публика следила за ним с особенным вниманием.

- Н-нет! - произнес неожиданно Федор - и хлопнул четвертью об стол.

- А-а!.. - послышалось со всех сторон.

Охмелевший Федор присел к столу. Глаза его смотрели бессмысленно.

Кузька, в минуту неудачи Федора, вдруг почувствовал в себе сознание чего-то небывалого. Громадные нетронутые силы, давно ждавшие какого-нибудь выхода, зашевелились.

Он видел теперь перед собой такое дело, которое понимал вполне и которое могло прославить его, по крайней мере, в з - ском кабаке. Кузька чувствовал, что теперь ему предстоит сделать первый сознательный и смелый шаг. Он смело подошел к гулякам и проговорил:

- Что дадите, я выпью четверть?

- А ты чем стоишь?..

- Берите, что есть: рубль семь гривен.

- Ладно! А с нашего боку, ежели выпьешь, пей сколько хочешь и чего твоей душе угодно... Деньги наши...

Идет?

- Кричи!..

- Пив-ва! - заорала компания...

Скоро все общество в кабаке столпилось около Кузьки, который удивлял всех своим богатырским подвигом. Четверть пива быстро подходила к концу. Кузька ни разу еще не передохнул, только лицо его медленно наливалось кровью, глаза выкатились и сверкали белками...

- Ах, прорва! - говорил удивленный зритель.

- Батюшки, шатается! - вскрикнул другой, - шатается!..

- Держи, держи его... Расшибется!..

- Уйти от греха! - прошептал третий и выскользнул из кабака; на улице он слышал, как в кабаке что-то грузное рухнулось наземь...

XVI. БЛАГОПОЛУЧНОЕ ОКОНЧАНИЕ

Мне остается прибавить еще очень немного: Кузька умер в больнице, в бреду. Сонные нервы его были разбиты слишком непривычным хмелем. Прохор Порфирыч, напротив того, с успехом сделал второй шаг на поприще своего благосостояния: он явился к господину капитану Бурцеву, объяснил ему свое желание вступить в брак и особенно настойчиво изложил условия этого брака. Фразы "полторы тысячи" и "перед венцом" занимали достаточную часть в его объяснении.

Несмотря, однако, на видимую корысть, согласие было дано...

Более всех радовалась бедная невеста, которая и не чаяла, как вырваться на божий свет. Она безмолвно благоговела перед своим женихом и из метрессы превратилась в покорное, любящее существо, готовое на всякую жертву.

- Голубчик! - с любовью шептала она, бродя вслед за Прохором Порфирычем по саду, куда капитан отправил их переговорить, - милый мой!..

Мой герой и здесь не уронил себя: видя в невесте неподдельную любовь, он постарался, с своей стороны, отплатить ей за это как можно благороднее. Для этого он вежливо задавал ей вопросы насчет того - "не мешает ли, мол, вам табачный дым?", подхватывал упавший платок, подносил благовонный букет и среди всякого рода вежливостей не забывал присовокупить:

- Так уж сделайте милость, чтобы это было, верно, - перед венцом-то!