Меньший среди братьев

Теперь все те, кого мы обогнали, обгоняли нас, некоторые вертели пальцем у виска, не упускали случая. А регулировщик, не глянув, пошел на середину шоссе, чтобы туда к нему шли. Я решил остаться в машине: хорошо известно, как любят орудовцы, когда вместе с нарушителем является ходатай. Кира отстегнулась, откинула с себя плащик на спинку сиденья, обдернула свитер. Глянув в кошелек, зажала три рубля в руке. "Добилась?" - хотелось сказать. Я сказал вслед:

- Не волнуйся.

С лицом наивной девочки, кокетливо и весело шла она между машинами к орудовцу, будто на свидание шла. Он глыбой возвышался посреди шоссе. В сапогах на толсто подбитых подошвах, перетянутый белым ремнем и портупеей, в рукавицах с белыми глянцевыми раструбами чуть не до локтей, чтобы всем были видны его жесты, расхаживал он высоко по нейтральной полосе среди встречно мчащихся машин. А к нему шла моя жена. Я отвернулся, не хотелось смотреть на это.

Все ехали и шли мимо, а я у тротуара сидел в машине, и место водителя рядом со мной пустовало, на спинке сиденья ждал женский плащ. Поискав в кармане пиджака, я достал тюбик валидола, положил таблетку под язык - давило опять. Глупо - вот что самое обидное во всем этом, глупо! Мчаться, обгонять, чтобы теперь сидеть выставленным на обозрение. Я включил приемник.

Краем глаза я уже видел, Кира возвращается. Я отвернулся.

Дернулась, открылась дверца.

- Пять рублей дай, три не взял. Скорей же!

- Глупо, Кира! Неужели ты не понимаешь, он и пять не возьмет, ему по рации передано.

- Пять рублей, рассуждать будешь дома!

Она достала права, где у нее есть уже два прокола: она их потому и не взяла сразу. Один прокол, правда, погашен печатью, удалось тогда отспорить, поездили достаточно, но сейчас я и пальцем не шевельну: добивалась добилась. Пусть воспитывает ОРУД, если мои слова ничто.

Властно, твердо шагая поперек движения, он шел, подходил сюда в короткой своей шинели. Теперь я увидел, это офицер, старший лейтенант. Кира выпорхнула радостная навстречу, успев бросить мне:

- Не вылезай.

В зеркале было видно, как он зажал свою белую рукавицу под мышкой, взял права, повертел талон в пальцах, смотрел номер машины, жезлом указывал на вмятину в крыле. С обворожитель-ной улыбкой Кира объясняла. Видела бы она себя со стороны, какое у нее плачущее лицо, когда она вот так улыбается.

Уже собрался народ на тротуаре, у нас это мгновенно. Сколько сразу оказывается свобод-ных, никуда не спешащих, не занятых делом, готовых стоять и обсуждать. Можно догадаться, что они говорят. Люди, которые с работы и на работу ездят в троллейбусах, в давке, толкотне, обожают владельцев машин. Особенно когда вылезает из машины модная, молодящаяся дамочка и проходит, никого не видя и не замечая, как сквозь пустоту.

Взяв обе рукавицы под мышку, старший лейтенант достал дырокол. Кира быстро объясняла что-то. Я вылез.

- Жаловалась? - старший лейтенант ногтем указывал в печать.

- Почему вы говорите женщине "ты"? - спросил я спокойно.

Повернув тугую шею, он глянул на меня вполоборота, как на какое-то насекомое на асфальте, и опять передо мной была широкая его спина с белой портупеей.

- Почему вы говорите женщине "ты"? - повысил я голос, чувствуя, что бледнею. Таблетка валидола помешала во рту, я проглотил ее.

- Неправильно ведете себя, товарищ.

Мужчина с постным официальным лицом качал головой, воинственно дышала рядом с ним женщина в высокой прическе. Я заметил зеленую "Волгу" позади них у тротуара: тоже остановле-ны, ждут своей очереди.

- Вас не спрашивают!

Рабская порода. Следующая очередь его, так он выслуживается, задабривает, готов другого утопить.

Кира поспешным жестом попыталась остановить орудовца, уже заправлявшего талон в дырокол. Он отпихнул ее руку.

- Руку! - закричал я. - Не сметь касаться моей жены. Где вы нужны, там вас нет! - кричал я, сознавая, что кричу это на публику. - А где честные граждане...

Сердце провалилось, я задохнулся без воздуха. Бурое от ветра лицо орудовца, меняющееся лицо Киры, испуг в ее глазах, смотревших на меня.

- Поедем, - глухо сказал я, не слыша своего голоса. Заметавшаяся мысль была одна: не упасть при всех, сейчас, здесь. Страх подымался из пустоты, где остановилось сердце. Хотелось рвануться, подтолкнуть его, чтобы пошло. Но помимо себя я говорил, плохо слыша, что говорю, чувствуя, как бледнею сильней и немеют губы:

- Мы сейчас в главное управление... Я знаю куда... Я это так не оставлю...

И шел к машине. Толкнулось сердце. И заспешило, заколотилось под горлом.

- Зачем ты вылез? - спрашивала Кира, заглядывая мне в глаза.

Я пытался изнутри опустить стекло, вдохнуть воздуха. Ледяной пот заливал лицо.

- Я же сказала, не вылезай! Только хуже сделал.

Одной рукой ведя машину, она другой рукой через меня опускала стекло.

Сердце то обрывалось, то занимало всю грудь. В зеркале увидел мертвое лицо, тусклые, не мои глаза, в них страх.

- Кира, мне что-то...

- Без паники, понял? Без паники.

- Тут медпункт где-нибудь... Что-то не по себе.

- Не выдумывай! Я тебя знаю!

И совала таблетку мне в рот. В сухих губах таблетка не удержалась.

Мы проскочили на красный свет. Тряхнуло. Визг тормозов. Люди на тротуаре шарахнулись от машины. Кира перебежала на мою сторону, закричала на людей:

- Что вы смотрите, помогите!

Я пытался вылезть.

- Сейчас, обожди...

Боль, вонзившаяся в лопатку, стягивала обручем, не давала вздохнуть.

- Я сам... Сейчас...

В распахнутой двери стояла женщина в белом халате. Я слабо улыбнулся, когда меня провели мимо. Глупо, глупо всё! И недостойно. Неужели всё?

- Сделайте что-нибудь! - кричала Кира, пока меня укладывали - и ноги, и всего. - Скорей. Зачем вы мерите давление? Укол! Скорей. Вы будете отвечать!

Я не почувствовал укола - тупо ткнули в оголенную руку.

- Тебе лучше? Лучше? - внушала Кира. - Лучше тебе?

Я показал глазами: лучше. Боль не отпускала. Мне совали подушку под затылок, приподы-мали голову.

Чьи-то неподвижные ноги в мокрых ботинках, вытянутые ноги покойника, к одному ботинку прилип желтый лист. Я увидел их сверху, как увидят чужими глазами, стало неприятно, я потянул их.