Меньший среди братьев

В проходной министерского дома отдыха, насквозь стеклянной, ярко освещенной, сидела вахтерша у телефона, одна у всех на виду. Я ее знаю, она меня знает лет сто, не меньше, но, когда я вошел и попросил разрешения позвонить, посмотрела на меня, не относящегося к министерству, как на чужого:

- Звоните...

Необъяснима для меня эта психология, не перестаю поражаться. У наших соседей, Василье-вых, есть маленький щенок. Встретишь на улице, глядит на тебя умильно, берет из рук, а подойдёшь к участку, кидается на забор, лает яростно, кажется, мог бы - загрыз.

Через коммутатор, через непрерывные "Занят город" я дозвонился к приятелю, попросил о лекарстве, потом позвонил библиотекарше домой, и было даже неловко, что она так растроганно, горячо благодарит меня. Я-то знал: я срочно сделал доброе дело, чтобы задобрить судьбу, чтобы за добро мне отдалось добром. Я бы никому никогда в этом не сознался.

Посвежело на улице. Облака во много ярусов громоздились над головой, а в просвете, в бездонном колодце - небо, свет нездешний. Опять я почувствовал боль и жжение в левой стороне груди. Но я представил, каково услышать Кире, что я заболел, когда она уже договорилась, как она опять начнет упрекать меня в недостатке мужества.

Озябший, я вернулся домой, взял таблетку валидола. А может, это инфаркт? Не обязательно обширный, микро... И само собой все решится. Я дососал таблетку. Боль явно становилась потише. И вдруг, зажмурясь, я помолился мысленно: "Господи, избави от позора! Сделай так, чтобы не было стыдно!" Я не был уверен, как правильно - "избави" или "избавь", - и на всякий случай произнес "избави".

Глава XXIII

С утра был сильный туман, в нем трудно дышалось, он шевелился перед лицом, холодил лысую голову, все время хотелось снять с нее что-то, как паутину. Наша машина под деревьями, когда я вышел протереть ее, была вся в ледяной росе и прилипших мокрых листьях: и ветровое стекло, и капот. Они падали, возникая из тумана, шуршали под ногами. Среди грифельно-серых листьев осины светились желтые листья кленов, большие, как раскрытые ладони. Есть чьи-то стихи: смотрите, мы уходим, мы ничего не взяли с собой...

Я выжал тряпку, постоял. Какое утро, какая тишина вокруг, как мы ничего этого не замечаем в вечной спешке, в суете. Дело не в этом утверждении, что в природе все прекрасно, а человек все портит и разрушает. Для зайца нет идиллии, когда его грызет волк, а с тех марсианских высот, с которых мы смотрим на закономерности природы, вырабатывавшиеся миллионы и миллионы лет, с этих высот и самые страшные трагедии человечества, возможно, покажутся проявлением некоей закономерности. Но действительно, как все это неповторимо: вот это утро, этот осенний туман.

Я все не мог вдохнуть до конца, страх и пустота остались вокруг сердца. И вялым чувствовал себя, лишний раз шевельнуть рукой стоило усилий. Наверное, не выспался, озяб ночью: дом стоял нетопленый, отсырел, все в нем отсырело. Может, не ехать? Зачем-то посмотрел на ноги. Ботинки снаружи были мокры от росы. А что, в самом деле, не ехать, и только. Но я вошел в дом, увидел жену и понял: ехать придется. Холодная, решительная, готовая к бою, Кира причесывалась, поставив зеркальце к свету, к стеклу окна, матовому от тумана.

- Подумать, этот алкоголик так и не пришел исправить свет. Но ничего, я вернусь, я поговорю с ним как следует.

Повернув голову, Кира закалывала волосы, худая шея собралась морщинами. Сколько нам осталось, если подумать? И много ли нам нужно? А если даже добьюсь, стоит ли того? Книга не закончена, часть рукописи дома, часть у Лели.

"Нет, ты трус, ты просто трус", - скажет Кира. Я даже эти ее интонации слышу, как она скажет.

Мы выпили по стакану чая перед дорогой. У меня все время сохло во рту.

- Ты опять набрал вес. - Кира неодобрительно оглядывала меня глазами того должност-ного лица, к которому предстояло являться. - В Крыму, пока ты ходил по горам, ты все же держал форму.

Я открыл ворота. Стоя рядом с машиной, Кира натягивала перчатки, светлые, замшевые, для одних пальцев и ладоней. Такие перчатки водителя, с вырезом с тыльной стороны, она видела на ком-то, давно хотела и вот купила наконец.

- За рулем буду я, а ты продумай еще раз весь разговор. Важно не только сказать, важно, как сказать.

И я опять услышал, как бы она сказала на моем месте. Я пропустил машину, закрыл ворота, закрыл калитку на ключ. Сидя за рулем, Кира прогревала мотор, из-под машины с треском, со стрельбой вырывались выхлопные газы.

Мы пристегнулись ремнями, будто предстояло взлетать. За два участка впереди нас выплыла в туман "Волга" Кузьмищевых, растаяла, помигав красными стоп-сигналами. Дома, сады - все казалось сгустками тумана. И пока мы медленно ехали по поселку, с участков - с правой, с левой стороны улицы выезжали машины, такие же смутно различимые, за ними закрывали ворота.

С утра пристали ко мне слова "аутогемотерапия" и "вазомоторная ремиссия". Даже в словарь хотел заглянуть: что за такая ремиссия вазомоторная? И отвязаться не мог.

Допустим, все так сойдется, что Шарохин на месте, сразу примет меня, я же знаю, это пустые хлопоты. Все будет очень доброжелательно - чем необязательней, тем любезней, - "извините" всякий раз, когда на маленьком столике звонят телефоны: психотерапия своего рода. И в трубку: "У меня тут небольшое совещание с товарищами... Минуток через пятнадцать..." Это те пятнадцать минут, которые отведены мне, которые прилично и еще можно сидеть. И конечно, ничего не сделает, потому что вопрос решен, и решен, должно быть, не на его уровне.

У выезда на шоссе мы чуть не столкнулись с автобусом. Кира посмотрела влево, путь был свободен, посмотрела вправо, оттуда мощно шел грузовик с прицепом, разрежая за собой туман. Мы пережидали, носком туфли она придерживала газ. И тут автофургон, с ходу делая левый поворот, закрыл нам видимость. Инстинктивно мы устремились следом, в этот момент близко возник рейсовый автобус, сверкнул на нас фарами.

- Кира!

Она успела затормозить, сидела бледная.

- Что ты кричишь? Что ты кричал, я видела!

Мы выехали на шоссе, стали на обочину справа. Она вышла протереть стекло - ей надо было успокоиться. Конечно, не следовало кричать так, надо было скомандовать "стоп!", но у меня, как это бывает, слово зацепилось на языке и сорвалось в последний момент то, что сорвалось.