Путевые очерки

Двадцать первого числа апреля стрелец Гаврила Ларионов, прозываемый Шелудяк, объявил архиерею, что юртовские татары вторично из Москвы привезли государев указ и стоят на другой стороне Волги. Архиерей послал к главным бунтовщикам Ивашке Красулину и Абрамке Андрееву и требовал их к себе, приказывая сказать, что он имеет с ними говорить о делах крайней важности, но они к нему не пришли, а пошли на рынок. Архиерей, узнавши об этом, сам пришел туда и, объявив, что татары привезли от государя указ и стоят на другой стороне Волги, говорил, чтобы главные из бунтовщиков или сами они оный взяли, или кого-нибудь от себя отправили. Красулин с своими товарищами отвечал, что он не смеет ничего сделать без ведома главного своего атамана, и пошел к Ваське Усу, который, получив это известие, пришел в соборную церковь, ругал архиерея поносными словами и грозил смертью, если он ему не отдаст присланного из Москвы указа. Архиерей отвечал, что он никакого указа не имеет, но только слух носится, что оный пришел, и потому просит, чтоб его приказано было взять. Ради чего Ивашко Овощников поехал на западный берег Волги, осведомился об указе и, действительно найдя его там, принес к архиерею, который поспешил с тем указом в церковь и, распечатав оный в присутствии бунтовщиков, хотел тотчас прочитать, но крамольники, вышед из церкви, побежали в свой круг. Архиерей, следуя за ними, взял с собою значительное число священников и служителей церковных и, придя в круг, приказал снова прочитать указ, писанный, собственно, к бунтовщикам, а потом другой, который он получил особливо. Когда оба указа были прочитаны, то вместо того, чтоб усовеститься, бунтовщики кричали и говорили, что господа в государстве все, что хотят, писать могут, но сие до них не касается. "Если бы-де читанные указы были государевы, - толковали они между собою, - то была бы под ними красная царская печать, а может-де, и сам архиерей сочинял оные".

- Давно уже тебя, архиерей, - продолжали крамольники, - ждет раскат, где покончил свою жизнь Прозоровский; мы сожалеем только, что не такие теперь подошли дни [2], а то бы ты узнал, сколь великое дело столь многие казакам делать затруднения. От тебя и от твоих выдумок рождаются все беспокойства: ты посылал письма на Терек и на Дон и оными сделал то, что донские и терекские казаки от нас отстали.

Архиерей на это, обратившись к астраханским стрельцам, сказал:

- Вам надлежит сих донских разбойников перехватить, наложить на них цепи и оковы, и если это сделаете и обратитесь к своей службе, то я вас обнадеживаю, что получите от государя прощение за ваши преступления.

Стрельцы на это отвечали:

- Кого нам хватать, мы все разбойники.

Первого числа мая того ж года бунтовщики снова взяли священника Негодяева в свой круг, мучили его бесчеловечно, вынуждая сказать, что указы сочинял сам архиерей, но он стоял неизменно за правду и был убит. Тем же жестоким истязаниям обречены были двое знатных дворян, жившие в доме архиерейском, но когда злодеи увидали, что и тут ничего не успели, то положили, наконец, убить самого архиерея. Одиннадцатого мая пришло несколько бунтовщиков в церковь и звали святителя в свой круг; он обещал прийти, однако прежде того приказал звонить в колокола, что для священников было знаком собираться в соборную церковь. Они облачили его в архиерейские одежды, в коих он вошел в круг бунтовщиков и спросил, для какой его причины туда призвал". Тогда Васька Ус, обратившись к казаку Коченовскому, сказал:

- Что ж ты стоишь, пень? Выдь и скажи, что ты именем главного нашего атамана здесь сказать имеешь.

Коченовский начал так:

- Именем Стеньки Разина, нашего предводителя, здесь я предстою и тебя, архиерей, спрашиваю: какая тебе была причина писать к братьям нашим на Дон и Терек письма, ибо твои письма сделали то, что донские и терекские казаки от нас отстали?..

Архиерей на это сказал, что он ни на Дон, ни на Терек никаких писем не писал, а хотя бы, прибавил к тому, и писал, то он думает, что тем никакого злодейства не сделал, ибо донские и терекские жители не неприятели, но подданные одного и того же великого государя, и что советовал бы он также и им постараться заслужить сие имя: отложив свои мятежнические и разбойнические замыслы, испрашивать прощения. Ответ этот ожесточил еще более мятежников.

- Так зачем же ты, архиерей, скрываешь свои плутовства и зачем к нам выходишь в сем одеянии? - кричали они и хотели с него снять насильно облачение.

- Не подобает на архиерея возлагать рук в его святительском одеянии, сказал один из казаков, Мирон, и был за то вытащен из круга и тут же изрублен на части.

- Снимайте с архиерея одежды! - кричали бунтовщики священникам, но архипастырь, видя, к чему это все клонится, сам вручил крест, панагию и митру священникам и, сказав: "Прииде час мой, прискорбна душа моя до смерти", - приказал протодиакону разоблачать себя. Когда все было готово, злодеи, вытолкав священников из круга, потащили святителя в Кремль на зеленый двор. Палач Ларька с злодеем Ветчиной сорвали с святителя подрясник и, оставив его в одной власянице, связали ему руки и ноги и повесили на огонь.

Казак Сука стал допрашивать мученика, не сам ли он сочинял указы и не писал ли еще писем на Терек и Дон, - но никакого ответа не получил.

После пытки повели Иосифа на раскат.

- Пех? - закричали палачи к народу.

- Пех, перепех, пех! - отвечала толпа мятежников, и святитель был сброшен, и когда он упал на землю, говорится в записках семинарии, то в то время сделался великий стук и страх, отчего и воры, будучи в кругу, устрашились и замолчали на долгое время, с треть часа стояли повеся головы и друг с другом ничего не говорили, яко изумленные. Но когда священники хотели собраться к телу своего архипастыря, то бунтовщики их палками отогнали; однако они на другой день, поливши оное миром, погребли в соборной церкви [3].

Все эти бунты и убийства прекращены были боярином Милославским. Сам Стенька Разин был разбит и пойман Долгоруким и привезен в Москву, где возили его на поругание по всему городу на телеге под виселицей, а потом он был живой четвертован и части тела его были воткнуты на колья, а внутренности брошены на съедение псам. При всех сих мучениях Стенька показал себя неустрашимым. Но брат его Фролка, вместе с ним пойманный и водимый позади телеги, обнаружил страх и малодушие; однако ему дарована была жизнь за то, что он открыл, где хранились спрятанные сокровища брата.

Таковы некоторые подробности из истории города Астрахани. Обращаюсь, впрочем, к настоящему.

Я еду по краю Волги; солнце обливает ярким светом окрестность и, отражаясь от бело-глянцевитого льда, беспокоит глаза; посередине реки виден целый ряд треугольной пирамидой поставленных жердей, около них ходят, нагибаются по две, по три черноватые фигуры мужиков.

- Это что такое? - спросил я извозчика.

- Снасти, рыбу ловят, - отвечал он.

По сторонам сидят там и сям какие-то большие птицы, и об них я спросил извозчика.

- Орлята это, - отвечал он.

"Вот, наконец, и орлята", - подумал я не без удовольствия и бросил в одного из них кусок льду. Он неторопливо поднялся, взмахнул несколько раз крыльями и потом, вытянув их в прямую линию, полетел; я думал, что прямо к солнцу, однако нет: просто в сторону; за ним уцепились две вороны и заигрывают с ним.

- Вороны, видно, не боятся орлов, - заметил я извозчику.

- Да что ж им бояться? - возразил он.

- А убьет, съест.

- Пошто съест, он и рыбой сыт.

- Где же он берет рыбу? Ловит?

- Нет, на ватаге [4] подхватывает мелочь которую али внутренность. Вон ватага, - пояснил извозчик, показывая мне кнутом на довольно большие у берега подмостки, на которые кладут и потрошат пойманную рыбу.