Воспитание по доктору Споку

- Еще чего не хватало!

- Садитесь. - Воробьев, не глядя на Зорина, гладит ладонью папку.

Зорин не садится, глядит.

- Я опаздываю.

- Куда? - спрашивает Воробьев.

- Какое вам дело?

- Я прошу вас не грубить, товарищ Зорин! Сядьте и выслушайте внимательно.

- Что выслушать?

- А вот что. - Воробьев берет из папки какой-то листок. - Вот что. Поступил сигнал о вашем недостойном поведении в быту и в семье. Я вынужден передать его в местком и партком треста...

- Интересно, - Зорин чувствует, как у него начинает дергаться височная жилка.- А кто, собственно, сигналит? И в чем это недостойное поведение?

Зорин глядит на листок и еле сдерживает свое бешенство. Почерк до того знаком, что от обиды в горле появляется спазма, ладони потеют. Зорин вновь, как и утром, ловит себя на том, что ему жаль самого себя.

- Все?

- Все. Можете идти.

Зорин, не помня себя, хлопает дверью. Нет, от Тоньки он никогда не ожидал такого предате-льства. Жена, называется. Ну, хорошо... Что хорошо? "...вынужден передать в местком и парт-ком..." Дура! Подлая дура. Вместо того чтобы...

- Але, Фридбург!

Фридбург еще не успел уехать.

- Есть у тебя деньги? - Зорин в бешенстве бросает окурок. - Дай мне червонец взаймы...

- Брось, старик. Начхай на все...

- Есть у тебя сколько-нибудь денег?

- Пожалуйста.

Зорин комкает в кулаке две новых пятерки и, скрипнув зубами, быстро уходит из управления.

"Где-то тут кафе, эта дурацкая "Смешинка",- мелькает в голове Зорина. Все шалманы окрещены по-новому, где-то тут эта самая "Смешинка"..."

В "Смешинке" продажа водки запрещена, но "Перцовки" хоть отбавляй. Зорин садится за столик и чувствует, что ему хочется заплакать от горечи. Он хочет заплакать, разреветься, как тогда, в отрочестве, в коридоре районного загса. Но он тут же издевается над своим желанием и хохочет внутренним хохотом. Нет, это просто великолепно! Это просто здорово, что ему даже не разреветься. Никогда, никогда, никогда не разреветься! Официантка подходит к нему, но он вдруг вспоминает про Ляльку, и жалость к дочке стремительно охватывает его, жалость и боль за ее беззащитность. Зорин выбегает на улицу. Через полчаса он врывается в прихожую детского садика, и у него сжимается сердце. Лялька сидит одна, на полу в уголке. Одетая. Она уже устала плакать и теперь только тихонько вздрагивает. Толстая уборщица со шваброй выглядывает в дверь, с равнодушным любопытством глядит на Зорина, произносит:

- Как только не стыдно людям.

Зорин молча утирает у Ляльки нос, застегивает кофточку.

- Прилично одетый! - слышится в коридоре.

О, женщины! Однажды ему вспомнилось, как в деревне какой-то бродячий корреспондент сфотографировал бригаду доярок. Через полгода, ко всеобщему изумлению, почтальонка прямо на ферму принесла конверт со снимками. На них ничего нельзя было разобрать. Зорин возил тогда молоко, он слышал, как одна из доярок, приговаривала: "Девки, девки, до чего добро вышли-то, а которая я-то?" Теперь с каждым узором причудливой женской логики ему вспоминается почему-то именно эта фраза.

Они выходят из садика на крыльцо, и он берет Ляльку за руки. Вздохнув долгим судорожным вздохом, девочка успокаивается, а Зорин, скрипнув зубами, крепко прижимается щекой к ее ручонке: "Ничего, Лялька, ничего. Сейчас мы придем домой. Снимем валенки и поставим чайник. Что? Хочешь писать? Сейчас, Лялька, сейчас. Вот, мы уже дома. Хочешь идти ножками? Что ж, давай пойдем ножками..."

В квартире тот же утренний кавардак.

- А где мама Тоня? - Лялька прыгает, примеряет у зеркала мамину шляпу.

- Папа, смотри.

- Да?

- Я уже до шляпы выросла.

"Да, Лялька, ты уже выросла. Ты уж совсем большая. Если б ты знала, с каким трудом устраивали тебя в это детское заведение, ты бы никогда не плакала, ты бы только и делала, что плясала и пела. Лялька, а где же у нас мама Тоня? Если б ты мне не стала мешать, я бы закрыл сегодня наряды. Слышь, Лялька? Мы не будем ждать маму Тоню. Ты сейчас поешь немножко и будешь спать. Ну, вот, умница. Ты будешь спать, а папа будет делать наряды. Что? Конечно, красивые. Как у мамы. Впрочем, нет, это совсем другие наряды".

Но Лялька не засыпает, она дожидается маму Тоню.

Мама Тоня является в двадцать два ноль-ноль.

- Тоня, я тебе никогда этого не прощу, - говорит Зорин, бледнея и сидя в кресле.

- Что не прощу, что не прощу! - Она не забыла, уходя из библиотеки, подмазать губы.

- Ты еще и доносы на меня пишешь...

- Тебя посадить мало!

- Да?

Он встает, открывает форточку, закуривает.

"Накрасить губы она не забыла... - думает он. - Но строительный справочник снова не принесла. Хотя сама работает на абонементе". Этот дурацкий справочник она обещает ему уже второй месяц...

Внутри у него все кипит, но он вновь вспоминает второй зарок. С усилием переводит дыха-ние, гасит в себе злобное раздражение и говорит:

- Надеюсь, собрание было активным?

Жена - библиотечный профорг - не замечает язвительности вопроса. Она энергично оруду-ет в квартире: развешивает разбросанную одежду, подбирает игрушки. Затем начинает греметь на кухне посудой. Зорин загадывает: "Если ее фантазия пойдет дальше пельменей... все в порядке. Мир в семье восстановлен. Черт с ним, с этим ее письмом! Пройдет и это... Вызовут на местком, зачитают конспект лекции на моральную тему... Переживем".

Зорин сам себе, мысленно, произносит этот монолог. Но он чувствует, что где-то под левой лопаткой вновь копится боль, обида и горечь. Почему она всю жизнь борется с ним? Когда это началось? Она всегда, всегда противопоставляет его себе. В каждом его действии она видит угрозу своей независимости. Он все время стремится к близости, к откровенности. Но она словно избега-ет этой близости и всегда держит его на расстоянии.

Его размышления прерывает Лялька. Она капризничает, хныкает. Зорин кладет ладонь на родимую светлую головенку и вдруг ужасается: голова девочки горячая, словно нагретый каме-шек. По городу вновь ходит жуткий грипп, то ли гонконгский, то ли иранский. Хотя б одну зиму прожить без этой мерзости!

- Тоня, где у нас градусник?

- Собирай девочку, идем гулять, - слышно из кухни. - Ешь пельмени без нас, пей чай.

"Ясно, - думает Зорин. - Ты опять поужинала в библиотечном буфете. Обедают они всем гамузом в ресторане, ужинают в буфете. Кухня закрепощает женщину..."

- У Ляльки температура.

- Собирайся, надень валеночки.

- Тоня!

- А где у тебя варежки? Дрянь такая, ты почему не слушаешь?

Жена как бы не замечает Зорина. Она одевает ревущую Ляльку, которую нужно ежедневно водить гулять перед сном. Она воспитывает ее по доктору Споку. "Спок, будь Спок,- мысленно острит Зорин.- От Спока тут ничего уже не осталось".

- Тоня, гулять вы не пойдете!

- Да? - она научилась этому "да?" у него же. - Пожалуйста, не мешай. Девочка вполне здорова. Не забудь выключить газ, мы вернемся через двадцать минут.

Зорин, в отчаянии сжав кулаки, начинает метаться по комнате. Лялькин плач выворачивает ему всю душу, а спокойствие жены приводит его в бешенство. Второй раз за вечер он усилием воли переламывает себя и глядит на часы.

Двадцать минут одиннадцатого. В соседней квартире все еще слышатся магнитофонные вопли. Чайник парит на конфорке, пельмени остывают в кастрюле. Писать наряды в таком состо-янии все равно что плясать босиком. Но он раскладывает на кухне бумаги, достает логарифмиче-скую линейку и затрепанную книжку со строительными расценками.

Жена и дочка приходят с улицы и вскоре затихают в маленькой комнате.

Зорин ложится в четвертом часу, и снова на раскладушке. Едва поставив будильник, он словно проваливается в какую-то багровую бездну.

Рабочий день кончен.

3

Крановщик Козлов, крича что-то насчет квартиры, пришел на объект пьяный. Зорин не мог допустить его к работе. Козлов с шумом исчез. Зорину надо было открывать третий объект: экскаватор уже тарахтел на месте будущего котлована фундамента. Пустой деревянный дом на стройплощадке необходимо было сносить своими силами. Зорин отправил плотников ломать дом, вызвал бульдозер. Когда плотники полезли выставлять рамы, из средней комнаты послышался голос: