Фашист пролетел

Номер задымлен папиросой, она в слезах:

"В Германию не едем!"

"А куда?"

"Кончились, брат, странствия, - стягивает сапоги Гусаров. - Остаемся здесь на постоянно. Квартиру нам дают".

"Мало что страна чужая, так еще у черта на куличиках!"

"Не у черта. В Сталинском районе. А страна у нас одна: Союз Советских".

"Да, но мы русские! А это не Россия".

"И что с того?"

"Не родина".

"Заладила! - Сидя в галифе и размотавшихся портянках, Гусаров заносит с гневом и обрушивает с грохотом свой хромовый:

"Родина там, где этот вот сапог!"

Богатырского роста учитель Бульбоедов, у которого на лацкане бело-синий эмалевый значок парашютиста, сказал:

"Лучших людей теряем! Грешил подсказками, конечно. Снаряд от гаубицы закатил в металлолом. Но стенгазету делал, братка, даровито. Еще немного, и стихами у меня бы записал... Бывай, Гусарчик!"

Льет дождь.

В плаще с капюшоном поверх ранца он себя чувствует карликом. Маленьким Муком.

Освободитель города Т-34 на пьедестале отливает защитным цветом столь безнадежно, что зубы начинают стучать.

От дождя ОДО весь почернел.

Издали скалится "Студебеккер". Неизвестно почему состоящий у нас на вооружении американский грузовик подогнан кузовом к открытому окну. Солдаты принимают из окна белый холодильник и громыхают днищем.

"Проклятая жизнь!" - ругается мама из-за казенной тумбочки, к которой привыкла за эти годы. Но Гусаров непреклонен:

"Не позорь офицерскую честь!"

В ботинках Александр ложится на матрас и накрывается сырым плащом.

Просыпается он от того, что из уютного такси его выыставляют прямо в лужу. В свете фар "Победы" все кипит пузырями. Ливень лупит по капюшону.

Внесенная в квартиру, мама роняет туфли, Гусаров фуражку, которую Александр настигает на кухне.

"Это что?"

Черная доска поперек раковины, на ней бутылка из-под водки и целлофан от колбасы. "Солдат угостил, чтоб по-людски". - "Доска, я говорю, откуда?" - "Со двора, наверное, принесли". - "Тут что-то нарисовано... Куда же я упаковала лук?" - "У нашей мамы богатое воображение. Идем-ка! побуждает рукой Гусаров. - Займемся мужским делом".

То есть - распаковывать портрет. Потом на него смотреть.

"Генералиссимус... Их было два".

"А Чан-кай-ши?"

"В России! Первый кто?"

"Суворов".

"Верно. Граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский. Иосиф Виссарионович второй. А бог, он троицу любит..."

Александр при слове "бог" автоматически смеется, но, легкий на помине, бог тут же возникает - рука поднята, пальцы щепоткой. На доске, расчищенной мамой. По щекам сбегают луковые слезы:

"Что я вам говорила?"

Гусаров отворачивается к Сталину:

"Выброси во двор".

"Это на счастье нам!"

"Знаешь, Люба... Не впадай. Сказано: опиум для народа".

Он просыпается в отдельной комнате. Пока он спал, в ней навели уют. Стену над раскладушкой украшает "Политическая карта мира". По центру страна СССР - огромный розовый динозавр на лапах и с маленькой головкой. По-доброму смотрит основатель государства Ленин с галстуком "в горошек", прикнопленный мамой над столом с зеленой лампой: уголок школьника.

Они теперь отдельно тоже. Мебельными гвоздиками Гусаров прибил над тахтой трофейный ковер. По нему он собирается "пустить" свой арсенал ружья, кинжалы, кортики. Но мама, понимаешь, против... Расхаживает барсом. Носит перед собой портрет, прицельно щурится на стены - где Ему будет лучше?

В вязаных носках появляется мама:

"Лучше положи на шкаф".

Гусаров отплевывает гвоздик:

"Эт-то почему?"

Мама хрустит газетой и зачитывает новость. С первого января их новый Сталинский район будет переименован в Заводской.

"Здравствуй, жопа, Новый год..."

Подавляя смех, Александр предвидит укоризну со стороны мамы: Леонид? При ребенке? Но, оставляя плохое слово без отпора, мама спрашивает:

"Так кого зовем на новоселье?"

"А никого! Все предали. - Гусаров поднимает Сталина в серебряной раме. - Наедине с Ним выпью свои сто фронтовых..."

"Твое наследство", - напоминал в Ленинграде дедушка про альбом в обложке из ветхого картона, который Александр выпросил у мамы. Это трофей. Военный. Собирал марки какой-то немец, а победивший фашистскую Германию отец пришел и вытащил из-под руин. Вот ведь: бумага, а не сгорела в огне пожаров.

Под прозрачными полосками блеклые марки. Аккуратными рядами. Он водит пальцем, читая по-немецки названия стран, которых и в помине нет. Россiя. Босния, Герцеговина. Монтенегро. Мемель. Свободный город Данциг...

"Александр!"

Он является на кухню. На столе распечатанное письмо, газета. С радостно-красным заголовком и фотоснимком радостной Лайки в скафандре.

"Она погибнет?"

"Наука требует жертв", - без чувства отвечает мама, глядя при этом на Гусарова, который садит "Беломор". "Так мне сказать?"

"А я при чем?"

Мама разводит дымовую завесу:

"В новую школу пойдешь под фамилией Андерс".

Александр открывает рот.

"Я же Гусаров?"

"Вот дедушка письмо прислал. Ты, мол, последний в их роду. Переведем тебя на Андерса - он сможет умереть спокойно".

"Зачем ему умирать?"

"Конечно, незачем. Но так он пишет".

"Последняя воля, - говорит Гусаров. - Уважить надо".

"Андерсом не хочу".

"Чего?"

"Не русская фамилия".

"А Витус Беринг? По велению Петра Великого Америку для нас открыл. Датчанин, а в историю российскую навек себя вписал. Достойным сыном отечества стать. Вот главное. А там зовись хоть груздем!"

"Ага, - кивает мама Гусарову. - А с папой моим как? Будто не знаешь, что было при Сталине с твоими берингами-херингами! Старорежимные не понимают - ладно. Но ты-то? Подполковник?"

"Что - я?"

"А то! Совсем от жизни оторвался. Парит себе в империях и эмпиреях. Эту проклятую фамилию я на своей шкуре испытала. Сколько порогов в Ленинграде я пооббивала? В любом отделе кадров откроют паспорт и волком смотрят. Не им жить, а ему. Старческой блажи потакая, загубим мы ребенку будущее."

От этой перспективы Александр вскрикивает:

"Хочу, как было!"

Носитель хорошей фамилии уходит в дым. "Что тут поделаешь, сынок? Папа твой... Родной, как говорится. Жизнь за Родину отдал под фамилией Андерс".

"Он не за Родину! Он просто погиб".

Мама делает скорбное лицо. "Не просто, а трагически".

"Да? - вскакивает Александр. - Я знаю, в чем трагедия! В том, что свои же и убили! Наверно, за предательство! К врагам, наверное, хотел бежать! В Американский сектор!"

Гусаров хватается за голову:

"Договорился!.."

"Если бы к врагам, - говорит мама, - ты бы от государства пенсию не получал. Могу тебе справку предъявить. Техник-лейтенант товарищ Андерс Александр Александрович погиб при исполнении обязанностей. Папа твой был честный советский офицер. Товарищи его избрали делегатом партийной конференции Группы Советских войск в Германии. По пути в Берлин машину обстреляли".

"Свои!"

"Бывало! Артиллерия бивала по своим, не то, что... Сам Бог войны! И тот, брат, ошибался".

"Недоразумение, - кончает мама разговор. - Трагическое. Понимаешь?"

Дверь приморозило снаружи. Вышибив плечом, он вываливается в новый свой район.

Вдох обжигает ноздри.

Матушка-Зима!

Снег на крыльце не тронут. Солнце слепит. Искрится воздух. Ломаются синие тени. Череп с молнией в глазнице скалится с двери трансформаторной будки. Ее плоская крыша вровень с высоткой, на которой закрепилась деревня со старорежимным названием Слепянка, оставившая в их дворе заснеженные яблони и груши ничейных садов.

Но обрывать эти трофеи городу еще не скоро.

Оставляя на ступеньках следы, он спускается, бросает коврики и ажурную выбивалку, сплетенную из разноцветных проводов. Снег пушист и рассыпчат, снежка не слепить.

Во дворе никого. Новые друзья, обещанные мамой, дрыхнут.