Двойник полуночника (СИ)

- Он ушел.., - неслось поочередно из каждой.

- Что значит ушел?.. Как ушел? Куда?

- Сел в такси на проспекте Маркса... Наша машина, как всегда, пристроилась за "Победой", а он в это время... Но город уже перекрыт. Блокированы все дороги. Все такси взяты под наблюдение. Какие будут указания?

- Ах, болваны!.. - и еще долго потом, по затухающей, ругался матом, но оттого, что все как-то стронулось и пришло в движение, почувствовал не то чтобы облегчение, скорее азарт... Охота началась. А в каждой охоте охотник остается охотником, а зверь - зверем. И уже по инерции доругивался в остальные телефонные трубки, запоздало радуясь тому, что кругом одни болваны. С болванами трудно, - за все надо платить, - но с ними и спокойнее.

А зверь обложен и далеко ему не уйти.

Потягиваясь и похрустывая в суставах, подошел к стенке с академическими изданиями томов классиков революции. За книгами Ленина скрывался роскошный бар, забитый бутылками всех времен и народов. Коллекционные вина и коньяки из подвалов Европы, неисповедимыми путями оказавшиеся здесь, в его, Лаврентия Берии, кабинете-бункере, привычно, как и сотни лет до этого, в темноте веков ждали своего часа, своего праздника. И вот этот праздник наступил, но почему нет радости? Будто время выпило всю радость, бессмысленное время ожиданий и надежд, когда кажется, что все еще впереди, пока в какой-то момент не приходит понимание, что это ожидание и было жизнью. У времени не бывает ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее. И нужна, видимо, какая-то глубинная мудрость, чтобы просто жить. Сегодня и сейчас. Несмотря ни на что. Пусть даже на пределе сил человеческих. Словно передавая невидимую эстафету духа, над которым не властно время. Но он, Лаврентий, свой выбор уже сделал.

Щедро плеснул в хрустальный бокал французского коньяка столетней выдержки. Пил по-женски: мелкими глотками, отставив мизинец с перстнем, возможно, принадлежавшим самому Одиссею или Агамемнону - из бесценной коллекции Шлимана, вывезенной из Германии и упрятанной в тайники Лубянки, с глаз долой. Об этой коллекции не догадывался даже Сталин. И если раньше он, Берия, только ждал случая преподнести такой подарок своему Coco, то в последнее время с этим уже не торопился - будто золото постепенно брало над ним власть, и эта власть оказывалась сильнее власти желтоватых глаз старого уставшего от жизни вождя. А еще он верил, что жук-скарабей, выбитый на древнем перстне, принесет счастье.

7.

В такси было уютно и тепло. Зеленовато фосфоресцировали циферблаты приборов. Привычно пахло бензином и табаком, кожей сидений, витал дух хорошего вина и дорогах духов... Их любила женщина, которую любил он. И сейчас этот запах всколыхнул в нем волну угасших снов.

Впрочем, это было так давно, что уже не имело никакого значения. Словно в другой жизни, которая, как он считал, давно кончилась, а она не только продолжалась, но и осмелилась напомнить о себе. Он даже вспомнил имя женщины... и бархатистую нежность загоревшей кожи; морской ветер развевал ее волосы, и волосы больно хлестали по его глазам, и сквозь слезы он готов был молить ветер, чтобы эта боль никогда не кончалась...

На секунды мелькнувший свет дважды выхватывал невозмутимый профиль водителя и его отражение в зеркальце, каждый раз почему-то разное. То виделся какой-то господин с усталыми печальными глазами, то подгулявший начальник, виновато спешащий домой и придумывающий, что сказать жене по поводу ночных бдений, то ученый муж - допоздна задержавшийся в институте, в поте лица потрудившийся в своей лаборатории. И не в молоденькой лаборантке дело (ведь гении неспроста притягивают к себе женщин). Хотелось доказать, что и он что-то значит, что и он личность - неповторимая и незаменимая... А это уже плохо - плохо, когда несознательное Я берет верх, незаметно подкрадывается коварная гордыня, вызывающая то самое, разрушительное, головокружение от успехов, когда чувствуешь себя не таким, как все... Сперва чувствуешь, а потом действуешь... Теперь в зеркальце заднего вида мелькнул знаменитый режиссер М. Еще вчера ему рукоплескала вся Москва, было море цветов и... выстрелы шампанского, от которых он вздрагивал... а сегодня М. выдернули из теплой постели по доносу лучшего друга, который станет режиссером завтра. Но люди приходят и уходят, а высшая справедливость остается: "Кто был никем, тот станет всем..."

- Куда?.. - не оборачиваясь, подал голос таксист. На секунду глаза их встретились в зеркальце и холодок... нет, не страха - привычной осторожности заставил сузиться его глаза, чтобы никто не смог заглянуть в них.

- Туда... - сказал слегка заплетающимся языком человека, которому слишком трудно контролировать себя.

- Сегодня уже отвозил одного туда, - с готовностью подхватил таксист, словно только этого от него и ждал. - На Ваганьковское... кладбище, я имею в виду. Подозрительный такой тип. Ночью, с чемоданом, на Ваганьковское!.. Проездом через Москву на Магадан. Сережку Есенина, понимаешь, надумал помянуть. А у самого в чемодане...

- В Кунцево, - уточнил глухо. Словно хотел оборвать бессмысленный поток слов, который мешал ему думать, а все мысли так или иначе возвращали его в Кунцево, на "Ближнюю дачу" в Кунцево, где в последние годы, в основном, и был его дом, его крепость, которая в любой момент может стать ловушкой. И об этом он думал тоже.

И было искушение - последнее искушение на закате лет. О такой женщине он мечтал, наверное, всю жизнь, но Берия все эти годы слишком старательно подсовывал ему других, словно нарочно отвлекал внимание... И когда, наконец, он, Coco, ее увидел, то сразу понял... что обманут. Это была Его женщина. Его женщина по праву. По неписаному праву гор. Наверное, и она что-то такое почувствовала. Один взгляд, которым все сказано. Один взгляд, а словно заглянула в такие бездны... откуда уже не возвращаются. Ее имя - Нино Берия.

Машина свернула с главной улицы и погнала по каким-то закоулкам, будто нарочно хотела его запутать, сбить с толку, чтобы заставить беспокоиться и возмущаться, а значит, невольно приоткрыться - старый испытанный прием, которым хорошо владели еще в Охранке. Своего рода ожиданный эффект неожиданности, которым владеет как опытный сыщик, так и бывалый подследственный. И пока машина, поскуливая тормозами, металась в темных переулках города, он уже начинал догадываться, что у Них что-то сорвалось, что-то разладилось в сложнейшем механизме еще там, в центре, и теперь приходилось тянуть время. Охрана вела его до какого-то момента, а потом как-то бездарно потеряла, сгинула и сейчас он свободен. Свободен как, наверное, никогда последние много лет, свободен, как вырвавшийся из клетки волк. И пока новое кольцо организуется и захлопнется, у него есть еще немного времени, чтобы придумать очередной ход.

А водитель гнал машину с какой-то мстительной лихостью, бросал ее на поворотах то в одну, то в другую стороны, точно ждал от него просьбы о пощаде или хотя бы малейших проявлений страха, но он молчал. Лишь судорожно упирался руками и ногами на поворотах. И только мертвенная бледность выдавала, как ему плохо, видно, разыгралась печень, и от каждого толчка боли на губах едва заметно подрагивала улыбка, но в случайных бликах света лицо казалось маской, бесчувственной и пустой.

Он сказал Кунцево ("Ближняя дача"), хотя с таким же успехом мог бы назвать десятки других мест, где его ждали (раньше он даже иногда проверял бдительность, но служба Власика, а потом Берии, как всегда, оказывались на высоте), словно так и не вышел когда-то из подполья, хорошо усвоив, что чем больше явочных квартир, тем меньше вероятность провала.

Он сказал Кунцево, и водитель словно сошел с ума... Словно отказывался доверять себе... Словно все его закостенелое от многолетних правил и инструкций Я вдруг рассыпалось на множество "да" и "нет", которые никак не могли между собой договориться. Дороги уже перекрыты, должна сработать система оповещения, а что-то не сработало, и он нарочно тянет время, чтобы не брать ответственность на себя.