Месть. Параллели

Я, конечно, не мешал. Скажу больше – я был очень рад, ибо нельзя не радоваться возможности сбросить с себя цепи, пусть даже это – цепи любви: они ведь только в стихах, да и то очень редко, именуются сладкими… Человек всегда хочет быть свободным, раз он действительно человек, а не временно исполняющее должность такового существо, знакомое с употреблением брюк и дара слова и, в силу этого знакомства, ловко умеющее скрывать истину.

Ну так вот, я был рад и употреблял все нити моего ума на сплетение сети, запутавшись в которой, царица моего сердца могла бы познать личным опытом, сколь сладко быть игрушкой в руках себе подобного.

Я думал, думал усердно, и ты увидишь, что далеко не безуспешно.

Я продолжал относиться к ней более внимательно и нежно, чем прежде, ловко и приятно щекотал её самолюбие; постепенно делался её всё более необходимою вещью и в то же время по отношению ко всем другим держался более гордо и независимо, чем всегда. Это не могло не заставить её думать кое-что в высокой степени выгодное для меня и обеспечивающее мне успех. Я видел, что она становится со мной на более близкую ногу и начинает немного щадить меня. Раза два в разговорах с ней наедине я подметил, что её взгляд, обращённый на меня, мягок, пожалуй, нежен, и в отношениях со мной проскальзывает эта женская, хитрая осторожность, вытекающая из некоторого беспокойства – неопределённого, туманного и своим появлением предупреждающего нас о скорой сдаче крепости. Я усердствовал. Она колебалась… Но всё имеет свой конец. И вот я перехожу к сути события.

Мы с ней сидели в саду у пруда в беседке. Ночь только что наступила. Дело было в июне… Соловьи и луна, тени, запах цветов – всё это имелось налицо и в количестве гораздо большем, чем было нужно по ходу дел.

Я говорил, и говорил хорошо, страстно, много… Я вошёл в роль, как говорят.

Если не ошибаюсь, у меня на глазах сверкнули слезинки, что, конечно, не осталось не замеченным ею. Я говорил, говорил, говорил… и, предвкушая победу, говорил ещё.

Но я сидел в полуаршине от нее и длани к ней не простирал.

Наступило время встать на колени – и я встал.

А когда наступило время взять её ручку и поцеловать почтительно и вместе с тем страстно, – то я взял её ручку и поцеловал её почтительно и вместе с тем страстно.

Я ни на шаг не отступил от установленного веками шаблона, ни на шаг – вплоть до конца, друг мой!

И, наконец, я замолчал, конечно, трепеща в ожидании, и из-под ресниц незаметно наблюдал за ней. Она была взволнована, прерывисто дышала, у ней вызывающе страстно сверкали глаза… Ура!..

И вот она протянула ко мне свои красивенькие ручки – они слегка дрожали – и шёпотом, таким, знаешь, страстным шёпотом заговорила:

– Иди ко мне, иди, мой милый, хороший, дорогой!.. Иди скорей!.. Иди же… я тебя люблю…

Тут я встал с колен. Она обняла меня, плотно прижалась к моей груди и всё шептала, задыхаясь от волнения:

– Иди… иди!..

Тогда я разжал её руки, крепко обвитые вокруг моей шеи, поднял рукой за подбородок её голову и прямо в лицо, громко засмеявшись, спокойно сказал:

– Не хочу!

И, повернувшись к ней спиной, ни разу не оглянувшись… ты понимаешь?..

ни разу не оглянувшись назад, громко насвистывая, медленно ушёл по ярко освещённой луной дорожке сада.

Я слышал, как она упала с глухим стоном, полным ужаса.

Хорошо?

Ну, теперь я сообщил тебе всё интересное.

Да, ещё!.. Моя Бетти ощенилась, и я теперь обладаю парой малюсеньких, милых, толстомордых бульдогов.

Прощай! Твой…