Старая песня

Михаил Андреевич чокается со всеми. Надежда Львовна в недоумении. Остальные - без особого энтузиазма, а Леонид, когда Каракозов обошел уже весь стол и подошел к нему, демонстративно отодвигает рюмку.

Каракозов. Что же, Леонид, за Россию не желаешь?

Леонид. За империю пить не буду, а за дорогу - выпью.

Каракозов (не сильно конфузясь). Ну, пей за свою дорогу (отходит, не чокнувшись. Выпивает до дна, громко ухает, нюхает корочку хлеба и молча возвращается на место).

Воцаряется неловкая пауза.

Мать (виновато). Закусывайте, закусывайте.

Гости ковыряются в тарелках.

Таня (прерывая затянувшуюся паузу). Мне сегодня сон приснился про школу, будто все, как прежде, сидим мы с Юлей за одной партой и пишем сочинение по геометрии...

Леонид. Вот тебе и здрасьте - сочинение по геометрии: площадь трапеции равна полусумме оснований, на высоту.

Таня. Да, по геометрии, только у меня сочинение на сумму углов треугольника. И будто я уже описываю, что за мораль у этой теоремы, и отчего все складывается именно так, а не иначе, и в чем скрытый смысл.

Владимир (стесняясь жены, подыгрывая Леониду). Может быть, все-таки про трапецию?

Таня. Нет, Володечка, про треугольник, да это неважно, а странно совсем другое. (Она уже обращается к Юле). Там, во сне, ты, Юленька, все пытаешься ко мне в тетрадь заглянуть, будто списать у меня хочешь. А я прикрываюсь, не позволяю. Как же так, думаю, вот всегда на геометрии я у тебя списывала, и ты никогда не отказывала, а мне будто жалко. Лучшей подруге... и жалко.

Юлия. Смешной сон. Неужели, так и не дала сдуть?

Таня. Стыдно, не разрешила.

Каракозов. Молодец.

Таня. Нет, теперь стыдно. Еще думала, сказать или нет, а потом решила - обязательно признаюсь.

Юлия. Вот глупости. Танька, а помнишь, мы нашему физику глазки строили?

Таня. Бозону? Помню.

Юлия. Ну-да, Бозон Бизонович, эх школа, школа, прекрасная пора... давайте выпьем за прекрасное время.

Леонид. Ну, пошло-поехало, козы-подружки... выпьем, выпьем за прекрасное.

Юлия чокается с Таней за дружбу школьную. Все выпивают.

Таня(запевает). Прекрасное - далеко, не будь ко мне жестоко...

Юлия, нехотя, подпевает. Поют первый куплет и, не зная слов, останавливаются.

Каракозов. Браво, браво, а дальше-то...

Леонид. А я школу не люблю. Вот, ей-богу, ни одной школьной минуты и не помню хорошей. Одна история чего стоит, сон разума и сумрак законов, Белка, Стрелка, Днепрогэс... О господи, неужто все это позади?!

Каракозов. История, она завсегда, - позади.

Леонид. Только не в этой стране.

Каракозов. А чем же тебе наша история не по душе?

Юлия. Стоп, стоп, стоп... дядя Миша, он же нарочно заедается.

Мать. Право, Михаил Андреич, не кипятись.

Каракозов. Нет, погоди. Хорошо, положим, он России не любит, плевать, что она его воспитала, образование дала, профессию, впрочем, профессия у него - так себе, сам выбирал, но дань отдать, уважение, покрайней мере...

Леонид. Я - дантист!

Каракозов. Не дантист ты, а Дантес! Был бы, как мы с Абрам Иосичем, разведчиком земных недр... или, наоборот, космических.

Леонид. А какая может быть у меня профессия, при моей-то фамилии, куда я мог поступить в вашей стране?

Каракозов. Ты меня фамилией не попрекай, мне Абрам Иосич, царство ему Ерусалимское, лучшим другом был, из одной тарелки щи хлебали, в тайге , в Сибири, в одной палатке согревали друг друга. Что ты мне фамилией тыкаешь? Уж он бы гуманитарную помощь еврейскую побрезговал, из синагоги.

Леонид раздраженно встает, готовясь выйти из-за стола.

Юлия. Какую еще гуманитарную из синагоги?

Каракозов. Погоди, Юленька, голубушка. Что он скажет? (Пауза.) Молчишь? Признайся - брал подачки.

Леонид (к матери). Господи, вот ведь недержание. (Уже к Каракозову.) Брал, брал, да и вы как-то сырком, без особого отвращения, закусываете.

Каракозов. Я - по незнанию (осматривает кусок сыра на своей вилке и тут же, со вкусом, проглатывает его), а ты - умышленно. Нет, послушайте, (оглядывается вокруг, упирается во Владимира, наклоняется к Надежде Львовне) Этот мрачный, что за гость? Ты бы хоть представила.

Мать. Владимир Дмитриевич Кожевников, муж Тани, ученый. А Таня...

Каракозов. Таню знаю. Вот вы, ученый человек, определите нам, что за, понимаешь, гуманитарная помощь, по еврейскому признаку?

Владимир. Ни еврейскую - евреям, ни германскую - немцам, никакую другую, по национальному признаку,- не приемлю.

Каракозов. Правильные мозги - наш человек, только мрачный очень. Ну да я не вмешиваюсь, я про этот сыр с мацой толкую. Вот и Абрам Иосич не взял бы.

Леонид. Между прочим, Абрам Иосифович - мой отец.

Каракозов (слегка кривляется). Между прочим, Абрам Иосич самый что ни-на-есть русский человек был и жизнью пожертвовал... за ради тебя.

Леонид (ядовито). Ага, нашел Ивана из Одессы.

Владимир встает из-за стола. Отходит в сторону, закуривает.

Каракозов ( выходя из себя). Да, русский, потому что не выбирал, где потеплее.

Мать. Михаил Андреич, ты право, неудобно...

Каракозов (он теперь захмелел и не сдерживался). А чего же мы, спрашивается, стесняемся? Что же мы, как битая собака, только огрызаемся и потворствуем ответу на эти национальные вопросы? Да и что это такое национальные запросы, что это за штука такая хитрая, неужто объективное затруднение или все-таки жупел буржуазии? Империя - с надрывом говорят они, а мы куксимся, кулачок слюнявим, мол, простите несмышленых за наше, понимаешь, навязчивое руководство. А нет бы, распрямиться и гордо сказать: да, Империя, да, понимаешь, мечта! Наша российская, или лучше назвать - русская мечта.

Леонид. Размечтались, губу развесили. Земли нахапали, а чего делать с ней - не знаете.

Каракозов. Отчего, спрашиваешь, нас много, и земля объемами обильна? (Выпивает сам рюмку и крякает, не закусывая.) Вроде все мы от Адама и Евы, через недостающее звено пришлепали, ан глядишь - тех - с гулькин нос, а других - с маковое зернышко. Что же, плодовиты мы более других, или земли той более никому не нужно? (Оглядывает всех). Вряд ли. Скорее закопана здесь особая иррациональная собака, мечтой русской зовется. Да, мы - Империя, да, мы - империалисты. Не наша идея, ибо третий Рим зовется, но нами подхвачена, и вовремя.

Леонид(в зал). Еще бы, своего-то - одни лапти и матрешка.

Каракозов. Да, империя - это настоящая свобода, потому что вольготно там, где начальство далеко, а где ж ему дальше быть, чем на наших просторах. Что же вы, господа сепаратисты, древние товарищи свободы, нас в стойло междуреченское загоняете? Простите тогда уж, если мы вам сервизы побъем, уж очень тесно свободному человеку в вашей посудной лавке.

Леонид (в зал). Шут. Фома Опискин.

Каракозов. Издревле две философии поперек друг друга стояли - римская и итальянская.

Леонид (присвистнул, ему уже стало интересно). Хитро.

Каракозов. Увы, погиб Рим, а с ним и римляне древние, от них одни итальяшки остались. Вот и мы Вавилонскую башню строили. Смейтесь над нами, плюйте с исторических высот на мечту нашу русскую - объединить все человечество, а начальство на Луну отправить (зря что ли, мы на небо стартанули). Только долго ли смеяться придется? Скорее всего, до первой беды, а там грянут холода - собьетесь в последней пещере, прикорнете друг к дружке и двух слов связать не сможете.

Леонид. Да он речь заготовил. Мама, зачем его звали?

Каракозов (Уже обращаясь к залу). Теперь по национальному запросу. Есть любые хорошие люди на земле, а русских нету. (Пауза.) Нету нации такой, прилагательное одно. Кто ты есть? - спрашиваете, а он поправляет: не кто, а какой, и добавит скромно - русский, с одной шестой части. Заметьте, не аглицкий, не немецкий, ни даже американский, а, именно, русский. Вот она, наша душа, через слово выперла. Вот вам, господа, и идея наша, вот вам и русская мечта людей, поменявших родные пенаты на временное цыганское странствие. Приходите, живите , всем места хватит, а не хватит - мы еще где-нибудь найдем, хочь на Марсе, хочь на Венере. Уж простите, даром нам ваших наций не надо. Чего же мы - не в уме, анализ крови с Человека брать или носы мерять?