Отреченные гимны

В ожидании слома и отъезда бежали секунды, минуты, дни. Тихо тренькали домашние часы с ангелом, откладывались железными косточками на счетах и умирали времена, мягко над временами серебрилась пыль, загустевала пустота... Ни сестер, ни братьев у Нелепина не было (надо ехать!), матери он не помнил (ехать не откладывая!), вся прочая родня жила (нужно уезжать немедленно!) в Москве.

Но главное все же было не в этом. Главное было в том, что в Москве жили когда-то дед его и прадед, в Москве тяжко шевелился обрубленный корень, в Москве, только в Москве могла продолжиться и получить смысл дальнейшая нелепинская жизнь!

По вечерам, когда набережные Южнороссийска обволакивала нежная морская мгла, измочаленный жарой и вздохами моря, он представлял себе чуть припорошенные снежком московские холмы, бегущие вниз бульвары, холодноватые, глубокие, как серо-зеленые воды, московские сады...

Призрачный, небывалый город на холмах раскидывался по вечерам перед ним! Розовый, восковой, льдяной, духмяный! Именно в нем проводил долгие вечера, наполненные мягкой, чуть покалывающей горло (как шампанское) струнной музыкой, его прадед. Именно в этом городе начинал жить, хмелея от нестрогих постов, от сладко-тяжкого, колокольного гуда, его дед, вышвырнутый еще мальчишкой в 17-м, проломном, из Москвы вон и докатившийся вместе с травой и сором, вместе с сухой конской падалью до узкого в плечах, жмущего в боках, измазанного черешней, как соком женских губ, Южнороссийска. Дальше катиться было некуда. Почувствовав предел, рискуя быть поставленным к стенке, но еще больше пугаясь потерять ускользающую плоть оставшейся на севере снежной России, трепеща и обмирая, дед остался здесь, зацепился за острый камыш, мелкие лиманы, еле различимые вдалеке скалы...

Опасаясь увидеть вовсе не то, что представлялось и желалось, Нелепин уехал в Москву в последние дни сентября 1993 года.

И вот теперь, подымаясь с нежданным вожатым уступами пресненских садов, продираясь сквозь резкий, психозный, хватающий за рукав воздух, он узнавал и не узнавал вылепленный им во снах город.

Навстречу идущим пробежали вниз, к Большому Дому, несколько возбужденно жестикулирующих, что-то на ходу обсуждающих омоновцев, прошли двое судорожно тыкающих палками в камни стариков; глянув внимательно черным глазом, медленно проковыляла собака в осенних репьях.

- Ну, больше пытать я вас не буду! Придете в себя, тогда и поговорим. Да, забыл представиться: Ушатый Александр Мефодьевич. Генерал-майор. Ныне руковожу фирмой. Не посреднической, кстати, производственной. Так что крупно подвезти вам может. Я ведь вас почему про камеру спрашивал? Нужда у меня в людях хороших, тем более снимать умеющих. Ох, нужда! Второй-то камеры у вас, надеюсь, нету? - неожиданно понизил голос генерал-майор. Ну, думаю, вы и со второй-то больше в это осиное гнездо не сунетесь!

- Не знаю... Человек там пропадает один...

- Женщина?

- Какое там! По дороге в Москву казачок один пристал. Надо его оттуда выудить.

- На казачке вашем поставьте крест. Не пробраться теперь в Дом. Это я вам уже без шуток говорю. Так что и думать забудьте.

- Как забудешь? Жаль казачка!

- Ишь ты жалостливый какой. А себя вам не жалко? Между прочим, кабы не мои солдатики, лежать бы вам теперь с проломленной балдой да на дне Москвы-реки! У вас, кстати, в Москве телефончик имеется?

- Имеется, - Нелепин пожал плечами. - Я у тетки остановился, на Козихе.

- Давайте телефон сюда. Вечером позвоню, тогда и поболтаем. Говорю же: нужда у нас в людях хороших. А к Дому этому поганому - ни ногой! Там столько дурных энергий скопилось - и говорить не хочется!

- Да я, в сущности, так и думал. Чего они, болваны, в нем засели? Только завтра воскресенье ведь. А в воскресенье мы с казачком встретиться условились. Он с самого ранья и выйдет. Может, и ему вся эта бодяга надоела.

- Ишь ты... У вас, это самое... дедушка не священник был случайно?

- Нелепин он был. Предприниматель. Здесь в Москве и дом Нелепиных есть. Так до сих пор его "нелепинским" и зовут. За Китай-городом, может, слыхали?

- Слыхал, слыхал... - подавая на прощанье руку и отчего-то резко нахмурившись, ответил Ушатый.

Вечером громадный, сизоголовый, молодой еще, но притворявшийся зачем-то суровым и старым генерал, весь день не выходивший у Нелепина из головы, и впрямь позвонил.

- Так на чем мы с вами закончили? - пророкотал он свежим баском, чуть посбавившим, правда, за день зыку. - Ага! Так! Мы, кажется, о работе говорили. Нашел, нашел я для вас местечко! Ох и тепленькое! С понедельника можете и заступать. Формальности - ерунда. Вмиг уладим!

Ушатый положил трубку, Нелепин из прихожей вернулся в отданную ему теткой в полное владение комнатку с диваном и обширным книжным шкафом, лег, попытался уснуть.

Он проснулся, когда часовая стрелка теткиного будильника, отлипнув от пятерки, тяжко-грузно шла к середине циферблата. Плыл с неба на землю шестой час утра. Спать больше не имело смысла. Прошлепав на кухню, Нелепин согрел кипятку, выпил чаю, поглядел в окно на проступающий рваными пятнами рассвет и, стараясь не разбудить тетку, не взяв ничего, кроме денег и паспорта, выскользнул из дому.

На улицах, несмотря на рань, было полно милиции, ОМОНа. Что-то, однако, со вчерашнего дня в настроении заполнивших Москву милицейских частей, а может, и в самом московском воздухе изменилось. Нелепин не мог понять сразу, что именно, но ясно почувствовал, как хрустнул и рассыпался в воздухе ледок тревоги. Он дошел по переулкам до церкви Иоанна Предтечи и увидел: дальше по Предтеченским переулкам ходу нет. Все было перекрыто серой шевелящейся массой, поигрывающей ребрами тускло взблескивающих щитов. Нелепин вернулся назад и, на миг приостановившись, увидел: с портала церкви глядят на него выписанные в полный рост Святой Николай и Иоанн Предтеча. Святой Николай, казалось, дремал. А вот Иоанн в наброшенной на одно плечо звериной шкуре, исподлобья, коротко и дико на него глянул. Глаз Иоанна был горяч, как уголь, и остр, как игла. Глаз не обещал ничего хорошего, наоборот: казалось, осуждал и в чем-то упрекал раннего путника. Отпрянув от сверлящего глаза, Нелепин взял левей, скользнул меж церковной оградой и жилым пятиэтажным домом в незнакомый, но, по его расчетам, как раз выводящий к цели двор. Здесь пришлось ждать. В глубине двора кто-то маячил. Затаившись близ одного из подъездов, Нелепин стал просматривать детскую площадку и высокие кусты по краю ее. Наконец он выбрал путь по-над самой церковной стеной и благополучно перебрался в двор смежный. Быстро проскочив мимо вытянутого вдоль проезжей части здания, ранний путник выглянул на улицу. Улица была набита милицией под завязочку. Юркнув назад во двор, он еще раз ухватил взглядом горящие фонари, вывеску почтового отделения, еще какую-то поменьше и, резко забирая вправо, вошел в сплошную тень, откидываемую старыми, высаженными в ряд деревьями.

- Время не подскажете? - плеснулся сзади противно-старушечий, пропойный голос.

Нелепину показалось: где-то далеко над пресненскими прудами глухо и грозно ударил, а затем широко поплыл по водам колокол. Вместе с ударом колокола свалилось на него что-то темное, плотное, руки вывернуло назад, их тут же перехватили веревкой, где-то рядом хлопнула дверь, и сдавленно-зауженный, словно из-под земли идущий голос произнес: - Сюды его...

Круто развернув, Нелепина дважды и очень сильно ударили в печень и в пах, затем рванули с места, плотная ткань, которую набросили ему на голову, поползла от рывка в сторону, и в левый глаз вонзилось что-то острое значок, гвоздок, булавка?

- Глаз, суки! - простонал он сквозь плотную ткань. Рот тут же поверх ткани зажали еще и рукой, опять стукнула дверь, связанного высоко приподняли и опустили на ровно и сыто урчащий эскалатор. И эскалатор этот понес бездвижное, лишенное зрения тело куда-то в пропасть, запылавшую вмиг в пугливом человеческом мозгу нефтяным, раскосым огнем.