Эдисон

Однажды, ранним утром Эдисона разбудил телефонный звонок. В последние дни он пребывал в удрученном состоянии, все более склоняясь к мысли, что занимается бесполезным делом, вспышек радости и уверенности в своей правоте теперь было все меньше, и делались эти вспышки все короче, угасали, не разгораясь, и оставляли Эдисона в недоумении и быстро приходящей на смену ему апатии. Он все больше испытывал огорчение оттого, что его способность лишь временно помогает людям. В ту ночь, раздираемый самыми противоречивыми чувствами, он плохо спал, и теперь, только утомленный мозг постепенно успокоился и сон смежил веки, как телефонный звонок разбудил Эдисона. Он немного подождал - не прекратится ли, - но звонки звучали настойчиво, долго, и там, на другом конце провода, видимо, решили добиться своего.

На пятнадцатом, или шестнадцатом звонке он поднял трубку телефона в изголовье кровати. Звонившая представилась, извинилась за столь ранний звонок - Эдисон мутным взглядом посмотрел на стенные часы: половина седьмого - и сказала, что уже три недели не может найти его дома и потому позволила себе.. Он молчал. Тогда она вдруг изменившимся, не идущим к её голосу тоном, как-то слишком no-деловому, предложила Эдисону тройной гонорар, причем, не в рублях или манатах, одинаково деревянных, а золотом, золотыми пятерками, если он приедет немедленно, и сообщила адрес. Он так же молча положил трубку и задумался. Судя по адресу, жила она недалеко от дома Эдисона. Он встряхнулся, поднялся с кровати и почему-то решил сейчас же соответствовать. Его заинтересовал звонок, но не тройным гонораром и не золотыми николаевками, а тем, что голос из трубки звучал, как небесная музыка, хотя и был подпорчен самой хозяйкой земной темой; обладательница такого голоса не могла не быть ангелом воплоти. Эдисон умылся, побрился, надушился, надел на палец свой перстень, а на всего себя - новый костюм и вышел из дома, не подозревая, что остался таким же тщедушным и плюгавым, как и до всех этих процессов.

Чутье тридцативосьмилетнего одинокого мужчины не обмануло его. Дверь открыла ему мать звонившей с заготовленными заранее причитающими благодарностями и ввела его в комнату дочери.

Молодая красивая женщина лежала в роскошной постели, над которой висела прекрасная копия работы Матиса "Танец".

- Мама, выйди, пожалуйста, - сказала она, и мать ее, не говоря ни слова, вышла из комнаты и плотно притворила за собой дверь.

Она подробно рассказала Эдисону, что после того, как два года назад ее на улице сбила машина, у нее отнялись, ноги, и вот уже два года, вот уже двадцать четыре месяца, вот уже семьсот тридцать один день... Казалось, она задыхается, ей словно стало не хватать воздуха. Эдисон молчал. Она чумь не сказала ему -доктор, она едва сдерживалась, чтобы не зарыдать. Он не мешал ей рассказывать, не перебивал.

- Я все про вас, знаю, Эдисон, - сказала она, и, может, впервые в чужих устах его имя не прозвучало нелепо, - и я хочу, чтобы вы сделали так, чтобы мне было два года назад...

- Это ненадолго, - счел нужным напомнить он и мрачно прибавил: - Моё ремесло - делать фокусы. Потом этот фокус разоблачается... жизнью, - он постарался, чтобы последняя фраза не прозвучала слишком высокопарно, так как боялся ответных высокопарных слов, уставал от них.

- Я знаю, - сказала она. - Ну и что? Я хочу ходить, бегать, прыгать, скакать, как бешеная, чувствовать, какие у меня сильные, упругие ляжки, как и было до... Пусть хоть на полчасочка... - Она не сдержалась, всхлипнула. - У меня вся жизнь сломалась, - после небольшой паузы продолжала она.

- Я замуж собиралась, хотела семью, детей рожать, хотела готовить мужу обед, встречать его, усталого после работы, подавать ему тапочки.. - Она немного помолчала, перевела дух. - Как все женщины, ничего особенного... Теперь уже все умерло, ничего не хочу. Но... но... хоть немного походить, побегать, а? ..

- Я постараюсь, - отводя глаза от ее чудесного, притягивающего взгляд лица, вяло пообещал Эдисон.

Вопреки ожиданиям его, уже поднаторевшего в своем деле, ушло на этот сеанс гораздо больше сил и времени, чем предполагалось. То ли сказывалась неуверенность, навеянная мыслями последних дней, то ли она сама не давала ему по-настоящему сосредоточиться, но он долго не мог вызвать в руках у себя тот необходимый зуд, течение токов, которые были обязательны для работы, и что раньше само появлялось, стоило только сердцу Эдисона облиться горячей волной жалости к человеку, беспомощно лежавшему перед ним. Когда он откинул одеяло и поднял на ней рубашку, обнаружились роскошные, ослепительные ноги, почти совершенной формы, созданные для ласк, для любви, но безнадежно нечувствительные, не отзывающиеся ни на ласки, ни на боль.

Пот капал со лба и подбородка Эдисона, капал на ее прекрасные, мертвые ноги, если только мертвое может быть прекрасным, и вот она тихо охнула, боясь поверить тому, что на привычно-неживой ноге своей вдруг ощутила ожог от скатившейся с его лица горячей капли. Но тут же вслед за этой другая капля упала рядом, еще более явственнее почувствованная кожей. Он медленно разогнулся, вытер рукавом лицо.

- Вот, - сказал он. - Теперь вам два года назад. Вставайте. Принесите мне попить.

Она тихо, пугливо, не веря еще в свои ноги, поднялась с постели, постояла на полу, неуверенно прошлась, при каждом шаге норовя опереться рукой о что-нибудь поблизости, в чем не было никакой необходимости, потом, чуть попривыкнув к ногам, пошла быстрее, прыгнула. Крик радости сорвался с ее уст. Вбежала мама. Она бросилась в объятия матери, запрыгала возле нее, как ребенок. Потом подбежала к окну, глянула на улицу.

- Дождь! - восторженно выдохнула она. - Дождь... Как давно я не была на улице...

И, не слушая отговорок матери, нисколько не стесняясь присутствия Эдисона, словно он был ее домашним врачом, она скинула с себя рубашку и стала лихорадочно одеваться. О просьбе Эдисона она забыла тут же, как услышала, а ему не хотелось повторять, хотя пересохло во рту.

- Я раньше всегда любила гулять в дождь, - запыхавшись, сообщила она ему, как важную новость. - Сколько у меня времени?

- Видите ли, - скучно, буднично, совсем не так, как ему хотелось бы и вовсе не в тон ее настроению начал он, заранее огорченный тем, что собирался сказать. - Я точно не уверен, о интуиция подсказывает мне: часа два, не больше... Мне плохо удался ваш сеанс. Я не был максимально сосредоточен.