Хрущев: Подари себе рай (Действо 3)

- Перекуем мечи на орала, - одобрительно отозвался Сталин.

- Этот ленинградец слишком прыткий, - прошептал Берия Хрущеву, когда тот сел в свое кресло. Никита с неприязнью посмотрел на Вознесенского. - И к Иосифу в любимчики втирается. Приезжай ко мне завтра. Нет, - Берия посмотрел на часы, - уже сегодня, после торжественного заседания на дачу. Георгий, - он кивнул на Маленкова, - тоже будет. Он этого Вознесенского только в прицел видит. Поговорить надо.

Никита кивнул: "Если Сам не позовет". Подумал: "Берия, Маленков компания очень подходящая. Нужная. Постой, кто это сказал: "В политике отношения людей определяются не сердцем, а умом. Господствуют не чувства, а трезвая целесообразность"? Убей - не помню. Это и не важно. Главное сказано правильно. С волками жить..." Остановился на полумысли, посмотрел опасливо на Берию - мысли его читает? Лаврентий хитро улыбался.

ИВАН

Иван долго приходил в себя после похорон Потемкина. Они были знакомы почти десять лет. Особенно часто стали общаться после того, как в сороковом году Владимир Петрович был назначен наркомом просвещения. "Глубинный подход - вот что мне в вас нравится, - говорил он Ивану, с вниманием и симпатией прислушиваясь к молодому директору набиравшего силу столичного пединститута, в очередной раз затевая разговор о судьбах отечественной педагогики. - Я ведь закончил МГУ еще в прошлом веке. И преподавать тогда же начал. Москва, Екатеринослав, опять Москва... С Малороссии мне от Третьего отделения бежать пришлось. Им, жандармам, не нравилось, что я в революции пятого года был не с ними, а с рабочими. Еще студентом за марксистские взгляды и подпольную работу в Бутырку угодил. Я все это к тому говорю, что народу перевидал всякого уйму. И уже тогда, в юности, презирал верхоглядов, попрыгунчиков, знающих историю лишь по анекдотам, а литературу - по переложениям классиков для младшеклашек. Вред любому делу исходит от воинствующих дилетантов. Вы знаете, я не слуячайно сказал "глубинный", вы пытаетесь добраться и до сути любого вопроса, и изучаете его не только на столичном материале, но и на данных, получаемых из глубинки. А для нашей науки это архиважно.

- Да, извечный бич нашей педагогики - ножницы в уровне знаний в городе и деревне.

- Степень обеспеченности учителя пособиями - и денежными (зарплата) и наглядными, - развел руками нарком. - И в городе, даже в столице, и того и другого всегда мизер. А уж про деревню и говорить нечего. В вашем анализе американского опыта политехнизации школы особо позитивным является то, что вы учитываете поистине огромный разрыв их, заокеанских, и наших, российских, возможностей. И ориентируете - и вполне резонно! - наших энтузиастов на опору на собственные подручные средства и возможности. Главное: ваша с Надеждой Константиновной генеральная концепция, а затем и лично вами созданный детальный план построения Академии Педагогических Наук останутся памятником в развитии русской просветительской мысли. Это не высокопарное изречение, сказанное всуе, ради красного словца, а естественная и заслуженная дань подвигу, свершенному на просвещенческой ниве.

Иван знал, что Владимир Петрович Потемкин немало способствовал успешному прохождению проекта о создании Академии сквозь беспредельно сложный лабиринт партийных и правительственных этапов с их бессчетными рогатками, препятствиями и ловушками; что, пожалуй, не было более подходящей (и проходной по всем статьям - весомость в государственной иерархической системе, опыт работы и авторитет в различных структурах просвещения, вселенский характер культурного кругозора) личности на пост президента Академии, против которой не возникло бы возражений ни у верховной власти, ни у научной элиты, ни у практиков школьного дела в Москве или в Петропавловске-Камчатском. Кроме всего этого, существует на свете доминанта, не фиксируемая письменно ни в каких официальных анкетах или характеристиках, но неизменно и действенно влияющая на решение важнейших вопросов и развитие человеческих отношений - взаимная симпатия. Ивану Владимир Петрович напоминал рано ушедшего из жизни отца. Широтой души, добрым тонким юмором, неистребимой христианской человечностью, проявлявшейся и в самые светлые, и в самые горестные минуты такого многогранного, такого непредсказуемого бытия.

В день смерти наркома Иван написал письмо на имя Сталина. В нем вносилось предложение присвоить имя Потемкина Московскому городскому педагогическому институту, в котором Иван директорствовал. Письмо он сам отвез Поскребышеву, с которым предварительно созвонился.

- Конечно, непорядок, - поморщился всесильный глава самого могучего секретариата на свете, прочитав нарочито краткий текст, составленный с отменным знанием имперских бюрократических канонов. - Нет ни ведомственных виз, ни обязательных согласительных резолюций. С другой стороны... - он посмотрел в окно, словно там и собирался найти нечто, находящееся с другой стороны. - С другой стороны, Он требует докладывать Ему ежедневно двадцать-тридцать писем, выбранных наугад из пришедших самотеком, и безо всякой предварительной обработки.

И на письме Ивана появилось размашистое "Согласен. И.Сталин".

Два года спустя после Победы Иван получил приглашение на прием во французское посольство по случаю Дня Бастилии. В самом этом факте ничего необычного не было. В национальный день многие посольства приглашали большое количество гостей, главным образом государственно-партийную номенклатуру и широкий круг интеллигенции. Начавшаяся с фултонской речи неистового британца "холодная война" сделала подобные массовые общения едва ли не единственным способом определить сколько-нибудь реальные показания барометра общественного мнения великой евразийской империи. Частенько Иван отдавал свои приглашения замам - ему было жаль терять два-три часа, да еще истраченные на такие разговоры, в которых он должен был быть каждый миг начекy, чтобы не сказать чего-нибудь двусмысленного или - чего еще хуже недозволенного, идеологически крамольного. Но сейчас стояла середина июля, время было каникулярное, всех заместителей он отпустил в отпуск. На прием Иван отправился один. Маша с Матрешей были на даче, Алеша в Кубинке в летних институтских лагерях. Изумительной красоты старинный особняк на Якиманке всегда поражал своим внешним и внутренним причудливым изыском. Июльская теплынь вынудила посла распорядиться натянуть над двориком тент и приглашенная публика могла свободно дефилировать из помещения на свежий воздух и обратно. Чрезвычайный и полномочный посланец обновленной французской республики и скрытый голлист (сам строптивый герой и лидер Сопротивления демонстративно ушел в отставку)

подчеркнуто радушно встретил Ивана.

- Ваш институт, - заявил он, вставляя во французскую речь русские слова, - недавно обрел право и честь называться именем месье Потемкина. В моей стране известны два человека, носивших эту фамилию - Григорий, фаворит великой императрицы, почитательницы Дидро и Вольтера, и Владимир, который в тридцатые годы был вашим послом в Париже. Лично мне ближе и симпатичнее Владимир - и временн, и профессионально, и как высокообразованный и высоконравственный индивидуум. Ведь я был с ним хорошо знаком. Даже, помнится, однажды в Лувре мы затеяли с ним дружеский диспут на тему, чей вклад в создание этого архитектурного шедевра более оригинален и значителен - Пьера Леско или Клода Перро?

- Совсем недавно вышла его новая книга по истории Франции, - с удовольствием сообщил Иван, получая из рук посла бокал с шампанским.

- Мы ведь вчера... - посол обратился к одному из своих помощников с вопросительным взглядом.

- Позавчера, ваше превосходительство, - с готовностью ответил тот, благоговейно внимавший беседе.

- Да-да, позавчера мы получили экземпляр этой книги. Ну и конечно, с волнением, удовольствием и, миль пардон, естественными возражениями и несогласиями изучаем "Историю дипломатии", редактором которой было высокочтимый мсье Потемкин.

К послу подошел новый министр просвещения Калашников, и Иван, поблагодарив хозяина приема за теплые слова о Владимире Петровиче, медленно двинулся к полосатому тенту. Знакомых было предовольно и он, то и дело раскланиваясь и пожимая руки, прошел к дальнему бару в углу дворика. Там стоял и весело беседовал с коротышкой во французской генеральской форме Сергей, который предупредил Ивана, что тоже заглянет к "петушиным лягушатникам" - обсудить проблему как хотя бы до конца столетия удержать воинственных бошей в разоруженческой узде.