Проделки на Кавказе

* Черкесская обувь из сафьяна, заменяющая носки.

•• Черкесская обувь, надеваемая сверх вычеток,

Тогда ему сделалось еще хуже преж­него: сильные сообщники не переставали его притеснять; наконец, еще и возобновили два затёртые дела, где все подозрения падали весьма справедливо на карамзаду, ко­торый по наущению тех же сообщников увел казачьи та­буны; хотя сами они, выбрав из них лучших лошадей себе, отправили в полумирные дальние аулы. Однажды проведал кунак разбойника, что Али-Карсис на следующий день должен быть представлен и отправлен к суду в город, и оттуда в Сибирь. Узнав об этом, Али-Карсис бежал в горы. Имение его разграблено было сообщниками. Ему ничего не оставалось более делать, как пуститься на разбой, что­бы содержать себя грабежом. Теперь, если б он и захотел покинуть трудное свое поприще, не может, потому что, во- первых— не имеет, чем жить, во-вторых — прежние друзья, видя в нем человека опасного, который может открыть на­чальству все их поступки, подкупят убийц и лишат его жизни.

— О! Не думай так, Али-Карсис!— возразил полков­ник.—Нет ничего, кроме бога, милостивее нашего прави­тельства и милосерднее отца нашего, великого царя. Ты сам должен это знать из множества примеров над твоими единоземцами.

— Да разве нашему брату затевать тяжбы?—спросил Али-Карсис с язвительною улыбкою.— За Кубанью боятся писать бумаги против сильного врага: как раз подошлет убийц и истребит тех, которые думают приносить жалобы.

— Что об этом говорить!— молвил полковник.— Скажи- ка лучше, давно ли ты делал прорыв на линию?

— Давно! Теперь не время, лошади не в силе.

— Так везде спокойно?

— Везде; только на днях где-то выше удалось семи во­ришкам переправиться за Кубань, захватить в плен одного казака с двумя лошадьми да женщину с прехорошенькой девочкой; они возвратились восвояси, не будучи никем за­мечены. Уверяют, будто девочка родом тавлинка. Откуда возьмется здесь тавлинка?

— Где же эти пленные?

— Близ моей деревни.

— Нельзя ли их выкупить?

— Казака и женщину можно, а девочку не думаю: ее купил набожный старик, который ни за что не согласится отдать правоверную русским — ведь наши старики боятся, чтобы дети не забыли своей веры. Чего доброго, она, пожа­луй, погубит свою душу!

— Девочки мне не нужно, а о казаке и женщине я уз­наю, те ли это, о которых я думаю. Пожалуйста, Али-Кар­сис, сторгуй их и дай мне знать, чем ты кончишь.

— Хорошо.

—Кто же, полагаете вы, полковник, могут быть эти пленные?—спросил Пшемаф.

— Разумеется, люди, провожавшие маленькую тавлин- ку Александра Петровича!

— Неужели они?

— Непременно!

Пшемаф задумался; потом предложил Николаше выку­пить любимицу своего брата, но этот очень сухо отвечал, что в такие дела не входит; девочка ему не нужна, а де­нег у него столько нет, чтобы сорить на подобный вздор. Кабардинец говорил об удовольствии, которое принесет Александру выкуп Айшаты, но все убеждения его были на­прасны — Николаша не хотел их слышать. Если брат вы­здоровеет, то сам сможет распорядиться, как хочет. Видя, что от него ничего не добьется, Пшемаф обратился к пол­ковнику с тою же просьбою, но старик думал лишь о своей обязанности — выкупить казака и женщину. Исполнив ее, он обещал не упустить случая сделать приятное и Алек­сандру Петровичу.

Это успокоило молодого кабардинца, который рассчи­тывал, как бы воспользоваться присутствием Али-Карсиса и выкупить посредством его Айшату. Александру Петрови­чу говорить о том было невозможно, он лежал в горячке; одна надежда Пшемафа была на отца Иова. Но священ­ник снабдил малютку деньгами при отправлении, быть мо­жет, последними. Пшемаф решился на одно средство* ко­торое оставалось: отказаться от Кулле и употребить день­ги на выкуп Айшаты. Он пошел от священника опять в дом полкового командира и, найдя в комнате одного Мустафу, сообщил свое намерение, одобренное лекарем.

Разбойник и переводчик скоро возвратились назад. Полковник, желая угодить Али-Карсису, предложил ему яства, но последний отказался под предлогом уразы*, про­стился со стариком и вышел.

Пшемаф просил карамзаду отложить на время похи­щение Кулле и отдал ему деньги на выкуп тавлинки. Раз­бойник взял их, но предупредил кабардинца, что, быть мо­жет, возвращение девочки замедлится несогласием ее хозяина; а чтобы украсть Айшату, надобно прежде с нею ознакомиться.

• У раза — весенний магометанский пост, так называемый от имени праздника, его оканчивающего.

Он хотел на днях побывать опять по одному делу у полковника и тогда дать ответ Пшемафу. После этого Али-Карсис отправился с товарищем обратно за Кубань.

Александр Петрович поправлялся от горячки, но рана его была еще в худом положении: все предвещало, что он должен лишиться руки. Николаша день ото дня скучал бо­лее и более: досада, что ему не шлют денег из дому, опа­сение остаться по этой причине слишком долгое время в этой скучной станице —все раздражало его. В самом деле, что могло его тут развлечь? К занятиям он не привык, не любил деятельности, был слишком ленив и холоден ду­шою, слишком равнодушен, чтобы извлечь приятное из этой военно-сельской жизни, в которую попал почти поневоле. Еще прежде не радовали его даже шумные удовольствия большого света; в нравственном отношении он был подо­бен людям, доведенным болезнями и сильными лекарства­ми до того, что на них не производят действия ни испан­ские мухи, ни алкоголи. Дружбы к брату, как и ни к кому на свете, он не питал, а старался угождать отцу и матери лишь потому, что ему нужны были деньги. Мечтал он, буд­то любит Елизавету Григорьевну, но в этом только обма­нывал себя: все чувства к ней заключались в самолюбии, удовлетворенном том, что она отличала его одного из всей среды поклонников. Тоска томила его, он сделался тяго­стным не только для себя, но и для других. Александр всеми силами старался развлечь брата или по крайней ме­ре заставить его неприметно убить время; устраивал для него охоты разного рода; предлагал ему своих лошадей. Это делал он из сожаления, или только чтобы в собствен­ных глазах скрыть омерзительную картину того низкого малодушия, того душевного разврата и падения, которые не холодны к одному мелочному расчету и взвешивают вы­году каждого шага, движения, слова. Николаша не пости­гал однако ж наслаждения предаваться воле скакуна и мчаться свободному, как воздух, куда глаза глядят, без­отчетно рыскать по полям, ровным, как ладонь, или укро­щать дикого коня. Такое наслаждение не было доступно ему; он не способен был ощущать того самодовольства, которое происходит от сознания в себе силы и могучей во­ли, обуздывающих неукротимое животное. Новизна нра­вов, среди которых он находился, не возбуждала его вни­мания. Он дивился, почему брат его сожалеет, что не ви­дел Али-Карсиса, человека совершенно дикого, вовсе не занимательного в комнате и опасного в поле, но более всего изумляла Николашу привязанность Александра к двум пленным детям, не приносившим ему никакой существен­ной пользы. Он почитал это верхом малодушия, удивлял­ся, как человек, преодолевший столько бедствий, может до того быть слаб и постоянно нежен к двум ничтожным су­ществам, что впал в горячку по глупости одного из них, которому^вздумалось наскочить на пулю! Все вместе, столь противоположное с его образом мыслей, заставило нашего героя потерять уважение к брату. «Нет, Александр пустой человек! Довольно глуп и очень малодушен!»—так рас­суждал он про себя.

Оба брата желали расстаться, но судьба, будто наперекор связывала их. Александр решился не заботиться о развлечениях брата и возвратиться к прежней жизни, к своим занятиям и привычкам. Узнав, что Али-Карсис дол­жен быть опять в станице, он поспешил взять слово от лекаря Мустафы привести разбойника к нему.

Полковник, услышав, что Александр выздоравливает, пришел его навестить.

— Не вовремя, Александр Петрович, занемогли,—ска­зал он,—а у меня был Али-Карсис, впрочем, он опять ско­ро сюда приедет.— Подойдя, ближе, он прибавил вполго­лоса:—Он отказался быть лазутчиком, но обещал давать знать о главных происшествиях у соседственных мирных черкесов. Это ему легко: все привыкли к тайным отлучкам разбойника, никому и не вспадет подозрение, что он у нас бывает; у меня же всегда много его земляков, я хочу про­сить вас принимать его к себе: вам оно кстати — он кунак вашего лекаря.