Сивцев Вражек

Зарились и на вторую комнату Астафьева, где у него оставалась библиотека, но пока комнату он сумел отстоять охранительной бумажкой, по своему преподавательскому званию. Зимой она была холодна и необитаема, летом он рассчитывал в ней работать и принимать, если только будет кого принимать и над чем работать.

Придя, переоделся, набил новую трубку и взял книгу.

Вместе с запахом навоза и нечистот проникал в окно и весенний воздух. И чтенье не ладилось. Не лучше ли заняться делом. А дела немало: подшить обшарпанные брюки, постирать платки глиняным мылом, заправить светильник, сделанный из бутылочки, - на случай, что опять прекратят электричество. День сегодня - суббота. Завтра можно пойти на Сивцев Вражек к орнитологу. Что она за девушка, его внучка? Не как все, не легко понятная. Но славная, кажется.

В дверь постучал жилец. Астафьев без интереса подумал: "Кто бы мог быть?" Вошел человек скромный, хотя крепкий и мускулистый, одетый в совсем изношенный пиджачишко и в рыжие сапоги со стоптанными каблуками. Не виднелось и рубашки под жилетом.

- К вам, Алексей Дмитрич, извините за беспокойство. Не знаю, как уж и просить вас.

- Попросту просите.

- Конечно, попросту, только нынче все самим нужно. Вот, думал, может, найдется какая книжка старая, полегче, я бы почитал.

- Книг у меня много, берите любую. Только не знаю, какая вам подойдет. Вы насчет чего хотите?

- Не знаю, как сказать, насчет устройства жизни что-нибудь. Разбираюсь-то я плохо.

- А вы что ж, Завалишин, не работаете нынче?

- Нынче празднуем. Материалу нет на фабрике, остановка. Жалованье-то платят, ничего.

- Книжку можно, только что же вам даст книжка. Думаете - жить научит? Или объяснит? Вы присядьте, Завалишин, поговорим. Ничего, говорю, вам книжка не поможет. А что, разве уж вам так туго пришлось?

- Туго не туго, а конечно, что хочется понимать.

- Чего же вы не понимаете?

Завалишин смутился, помялся, слов поискал:

- Смотрю все, и как бы сказать, будто все ненастоящее.

Корявым языком все-таки объяснил. Раньше смотрел так, что все равно живи и жди, само устроится. А нынче все говорят: вот надо по-новому самим. А что новое? Новое-то плохо. Крику много, а толку не видно. И, однако, ведь не зря же!

- Скоро вы захотели, Завалишин. Подождать нужно.

- Подождать можно, ждали и раньше. Знать бы только, чего ждать.

Астафьев подумал: "Вот она, ихняя, рабочая слякоть,- под стать нашей интеллигенции. Приказчик Денисов хоть и мерзавец, а куда же лучше, строитель все-таки..." И сказал:

- Понимаю вас, Завалишин. Это вам потому плохо, что прочности не чувствуете. Раньше жизнь тоже дрянь была, а прочна была. Нынче все полетело к черту, новое за горами, а тянуть прежнюю канитель надоело. Силы в вас нет настоящей, Завалишин.

- Силы, конечно, мало. Верно это, Алексей Дмитрич, что заскучал. Главное - понять надо.

- А черта ли вам скучать. Человек одинокий, здоровенный, деньги вам пока что платят. Наплевайте. Вы пьете?

- Могу и выпить, когда есть. По-настоящему, однако, не пью, чтобы пьянствовать там.

- Пить надо больше, Завалишин. Вот подождите, может, я раздобуду, тогда выпьем вдвоем. С трезвой головой не додумаетесь.

- Смеетесь надо мной, Алексей Дмитрич!

- Ничего не смеюсь. Я вам прямо говорю: вы человек не подходящий для жизни. Какой вы строитель жизни? Веры у вас настоящей нет, нахальства тоже нет, воровать не умеете,- ну, заклюют вас и выкинут. А тут еще в голове всякие мысли. Лучше уж пьянствовать. Пьяный человек мудр.

- Пьянствовать - последнее дело. Это уж какая же помощь, Алексей Дмитрич. А я к вам за помощью, как к ученому человеку.

- Вам бы в деревню, Завалишин. Деревни нет у вас?

- Нет, я городской. В деревню где же.

- Плохо. Слушайте, Завалишин, не знаю, какой вы человек, обидчивый или нет. А впрочем - ваше дело, мне все равно. Хотите по совести скажу вам? Вот я - ученый человек. Книг перечитал столько, что вам и одних заглавий не прочесть и не понять. Толку от них никакого, т. е. для жизни, для понимания; все равно и без них было бы. Тоже и мне, как и вам, скучно бывает. И тоже я не строитель, не гожусь, хотя, может быть, и посильнее вас. Тут все просто. Хотите себе дорогу пробить? Тогда будьте сволочью и не разводите нюни. Время сейчас подлое, честью ничего не добьешься. А не хотите,- тогда, говорю вам, лучше убивайте мысли вином. Хлещите денатурат, чтобы скорее вдохнуть, отлично действует. Какой вы воин. Никто вас не боится, никто вас, значит, не уважает. Робкий вы человек, а таким сейчас крышка. Вас какой-нибудь Денисов, наш преддомком, жулик и хам, одним ногтем придавит, даром, что вы на вид его сильнее. Вот он не пропадет. А впрочем - дело ваше.

Помолчали. Потом Завалишин поднялся.

- Ну что ж, Алексей Дмитрич, и на том покорнейше благодарю. Конечно, вам со мной разговаривать не интересно, я человек простой.

- Э, Завалишин, бросьте эти штучки. Я сам простой, может быть, вас попроще. Вот заходите сегодня вечером, выпьем, по крайней мере.

Повернулся к нему с доброй улыбкой:

- Правда, вы на меня не обижайтесь. Потому так говорю, что самому не очень сладко.

- Понимаю, Алексей Дмитрич. Я ничего, что ж.

Когда жилец вышел, Астафьев подумал: "Может быть, зря я его так. Главное - может быть, ошибся. Робкий-робкий и слякотный, без сомнения,- а огонек у него в глазах блеснул злой. Обидел я его. Это хорошо, если он еще способен злиться. Тогда может выжить. Любопытно!"

Усмехнулся: "За помощью пришел, за книжками. Чтобы потом я да книжки стали виноватыми в его горестях и было бы кого и за что ненавидеть".

Вечером Астафьев бодро шагал домой по Долгоруковской, неся под пальто бутылку спирта и дрянную закуску. Зайдет ли? Завалишин зашел. И постучался на это раз увереннее.

- Занимаетесь, Алексей Дмитрич?

- Сейчас вот вместе займемся.

К ночи Завалишин был пьян, Астафьев возбужден и полон любопытства. Рассматривал своего клиента как в микроскоп. И изумлялся: "Эге, а он не так прост!" Может выйти толк из него - может большой подлец выйти. Кулаки у него хорошие, а это - главное".

Водя по пустым тарелкам осовелыми глазками, рабочий бормотал заплетающимся языком:

- Скажем так: пьян я. И однако могу понимать, что к чему. За науку спасибо, а пропадать не желаем. Не желаем пропадать. И могут быть у нас свои... которые... разные планы. За угощение покорнейше благодарим, и что не побрезговали... ученый человек...

Астафьев нахмурился:

- Ну ладно, баста, ступай спать... пьяная рожа.

Завалишин оторопел и скосил глаз:

- Чего-с?

- Ступай спать, говорю. Надоел. Коли проспишься и станешь подлецом твое счастье. А слякотью останешься - приходи пить дальше.

Взял его за ворот и сильной рукой толкнул к двери.

КНИГИ

Старый орнитолог долго перелистывал книгу, всматриваясь в иллюстрации. Прежде, чем вложить ее в портфель, уже туго набитый, он осмотрел корешок книги, подслюнил и пальцем приладил отставший краешек цветной бумаги переплета.

Книга хорошая и в порядке.

Но вдруг вспомнил, заспешил, снова вынул книгу и, присев к столу, осторожно подскоблил ножичком свое имя в авторской надписи:

"Глубокоуважаемому учителю... от автора".

Надел висевшее тут же, в комнате, пальто и свою уже очень старую шляпу, пристроил поудобнее под мышку портфель и вышел, дверь дома заперев американским ключиком.

В столовой особнячка теперь жили чужие люди, въехавшие по уплотнению. Дуняша жила наверху в комнатке, рядом с бывшей Танюшиной; в Танюшиной же комнате поселился Андрей Колчагин,- только дома бывал редко, больше ночевал в Совдепе, где в кабинете своем имел и диван для спанья.

Дуняша иногда помогала Тане в хозяйстве, так, по дружбе; прислугой она больше не была - была жилицей.