Ключ дома твоего

Всех троих осужденных подвели к стене, повернули и хотели завязать глаза, но ни один из них не согласился. Все трое стояли и спокойно смотрели в лица своих убийц. А незадолго до этого, старый Гаджи Рагим-ага поднял руку и позвал к себе красного командира. Васенин, рыжий, весь в веснушках рязанский мальчишка, обремененный властью, под которой задыхался, подошел к нему. Через переводчика Гаджи Рагим-ага, годящийся всем стоящим перед ним солдатам в дедушки, передал свою просьбу разрешить ему и его товарищам совершить намаз, в последний раз отдать свой долг перед Аллахом, и не смог, ошалевший от этой просьбы Васенин, отказать ему. А потом прибежали откуда-то мальчишки с кувшинами с водой для омовения и маленькими ковриками для совершения намаза.

Хотя и не наступило еще время очередного намаза, все люди, что стояли вокруг, преклонили колени вместе с тремя мужчинами, в последний раз произносящими с детства заученные слова священной молитвы, просящими в своем последнем слове у Аллаха спасения не для себя, а мира и благополучия для своих родных, которых оставляли здесь. И вместе с ними молились их сельчане, надеясь на чудо. Но чуда не произошло. Дрожали винтовки солдат перед лицами этих трех мужчин, прятались солдаты за прикладами винтовок, только бы не встречаться взглядом с ними, иначе, знали они, не будет им успокоения, во сне будут преследовать их глаза осужденных, и тогда Гаджи-Рагим-ага поднял голову. Высоко в небе над селом, вытянувшись ровным клином, с плачем проносились журавли. Один из них, отстав от общей стаи, быстро маша крыльями, пытался нагнать остальных.

- Журавли улетают, пора, - сказал он своим товарищам, которые тоже посмотрели вверх.

И только в этот момент раздался оружейный залп.

* * *

В полной тишине покидал взвод село, растерянными были лица солдат, спинами своими, вспотевшими от напряжения, чувствовали они полные ненависти взгляды людей. Не такой им представлялось классовое возмездие. Там, в России, все было по-другому, праздник был на селе, когда казнили помещика, раскулачивали врагов. А тут рыдали, стонали, молили и все до расстрела. А после - замолкали все, даже дети. И только когда пыль от последнего солдата опустилась далеко за окраиной села, заголосила деревня. Не понять чужому солдату мудрость народа, когда плачет он вместе с осужденным, идущим на смерть, чтоб не чувствовал он своего одиночества, а потом он, народ, плачет от боли и бессилия перед этой тупой силой, режущей по живому, и делят горе между всеми поровну, ибо для одного человека эта ноша непосильна. Но как бы больно ни было, не показывает он этого врагу своему, пусть не радуется сердце его.

Как шахидов, похоронило село своих убитых односельчан. И стыдно было всем, не могли смотреть они в глаза их близких за то, что не смогли уберечь их родных от расправы.

Глава пятая

Вскоре взвод расформировали и отослали солдат его по различным частям. Шямсяддин снова оказался в Баку и, как один из немногих солдат, владеющих грамотой, был направлен на учебу в школу красных командиров. Учеба давалась ему легко. Через год, сразу после учебы, молодому офицеру предложили работу в Баку, при штабе, но Шямсяддин отказался. А когда он узнал, что в Казахе гачаги - ушедшие в горы мстители - убили начальника милиции, он подал рапорт с просьбой направить его в этот район. Ему хотелось снова вернуться к этим простым, но гордым людям, перед которыми он чувствовал свою вину, хотел делом своим заслужить их прощение.

Оружие его, маузер, всегда висело сбоку, на ремешке, но ни разу за все время своей работы не вынул он его оттуда. Вначале сельские жители сторонились его, слишком кровавой была власть, которую он олицетворял, но постепенно искренность и честность Шямсяддина, неподдельный интерес его к их повседневным делам, стремление в меру своих сил помочь им, облегчить их нелегкий, крестьянский быт снискали ему уважение среди жителей окрестных сел. И постепенно привыкли люди к виду одинокого всадника, неспешно едущего в дальнее село, чтобы здесь, спешившись, долго ходить с одного двора в другой, наблюдая, спрашивая, советуя и помогая. Во все дела сельского жителя старался он вникнуть, даже если это не касалось его прямых обязанностей. Только в одном селе, Даш Салахлы, Шямсяддин больше никогда не был.

* * *

Участок его считался неспокойным, слишком много людей из окрестных сел были здесь в бегах. Леса и горы укрывали их, а без помощи местных жителей найти их там было невозможно. Особенно много беглого люда стало после того злополучного расстрела в Даш Салахлы. Многие, которые и не помышляли о кочевой жизни, после ужасной смерти Гаджи Рагим-аги покинули родные очаги, только бы не пасть от рук красных палачей. Если суждено нам умереть, рассуждали они, то хотя бы с оружием в руках. Не землю свою, унаследованную от отцов, не поля и угодья защищали они, не за деньги свои, не за золото и украшения цеплялись они, - грязь это, что прилипает к рукам, говорили они. Но честь свою не могли они уронить. И не могли они позволить какому-то безродному мальчишке, приехавшему бог знает откуда, понукать ими и словно скот гнать их на бойню. Свобода была им дороже жизни.

Шямсяддин знал, что на его участке существует несколько таких маленьких отрядов, один из них, как он слышал, возглавлял Гара Башир из Вейсалов. А спустя некоторое время судьба свела Шямсяддина с ним.

* * *

Зимой это было, снега, правда, еще не было, но дыхание его чувствовалось везде. Серые облака заволокли небо, стыло лицо на морозе, и торопился домой к себе всякий, оказавшись в этот неурочный час в поле или в дороге. Шямсяддин возвращался из своей очередной поездки домой, в Казах, когда на повороте, вынырнув из-за скалы, столкнулся лицом к лицу с группой всадников. Завернутые в длинные бурки и в папахах, надвинутых по самые брови, они производили тяжелое впечатление. Повернуть коня, попытаться спастись было поздно. Шямсяддин попридержал коня, пока они окружали его и взяли под уздцы лошадь. Сопротивляться было бессмысленно. Гара Башира Шямсяддин до этого не видел, а потому не знал, который из этих пяти человек знаменитый гачаг. А может, и не его люди это были, но Шямсяддин почему-то был уверен, что Гара Башир был среди них. Смерти, как Шямсяддин думал, он не боялся, не раз в боях он был близко от нее, но так явно он почувствовал ее приближение впервые. И похолодела душа его. Слабость разлилась по телу, и, чтобы не показать дрожь, охватившую его тело, Шямсяддин крепче сжал вожжи.

- Кто ты? - строго спросил его пожилой всадник.

Шямсяддин молчал, казалось, вопрос еще до него не дошел.

- Не Шямсяддин ли ты? - снова спросил он.

На этот раз Шямсяддин утвердительно кивнул, потом, кашлянув, сказал:

- Да, это я.

- Так это ты, знаменитый начальник!

- Вам видней, насколько я знаменит, - уже более твердым голосом ответил Шямсяддин.

- А ты дерзкий, не боишься нас?

- Не скрою, вначале сильно испугался.

- А сейчас что, уже не боишься?

- Сейчас не так сильно.

- А если убьем сейчас тебя?

- Умереть никто не хочет, я тоже, не буду обманывать. Но если хотите убивайте. Тем более, вам не впервой. Того, кто был до меня, ведь вы убили?

- Может, мы, а может, и нет.

- Откуда едешь? - спросил вдруг другой, все время молчавший.

- Нашей встречи это не касается.

- Человек, задававший вопросы, вплотную подъехал к Шямсяддину, роста они были почти одного, но намного старше был по годам и в плечах пошире.

- А вот норов свой, сынок, немного убавь.

И, пришпорив коня, он поскакал дальше. Другие последовали за ним, оставив Шямсяддина одного. Больше Шямсяддин с ними не встречался. Ни с ними, ни с другими. И об этой встрече он не сообщил никому.

Глава шестая.

В комнату, куда Сугра-ханум его пригласила, Шямсяддин пройти отказался. Он посмотрел на ковер, который устилал пол, потом на свои сапоги, мокрые, покрытые грязью, и покачал головой.

- Извините, я на минутку, можно, я здесь, - и присел за маленький стол, что стоял в прихожей.