Осенние вечера

* * *

Безруковский замолчал. -- И только? -- спросил Академик. -- Чего ж тебе еще больше. Я исполнил свою задачу: рассказал, что случилось со мною в страшном лесу. -- Но послушай, приятель, это нечестно с твоей стороны так обмануть ожидание. Ты в этом рассказе, как хочешь, стоишь на втором плане. Главное лицо -- твой незнакомец. А тут необходимы пояснения. -- А если я больше не узнал ни слова? -- Это плохо; но на твоем месте я сам приделал бы конец к рассказу. Терпеть не могу ничего неоконченного! -- За то и концы твои притащены, как говорят, за волосы, держатся на прилепе, -- сказал Таз-баши. -- Я сам не охотник до недосказов; но уж, право, не возьмусь надевать сапоги им на ноги. Пусть идут босиком, коли родной отец так пустил. -- Я только жалею о том, что неизвестна будущность несчастливца, -- примолвил Лесник. -- А хотелось бы знать -- кто остался победителем в этой душевной борьбе-- религия или отчаяние. -- А может быть, нашлась и более существенная утешительница,-- прибавил Немец с легким сарказмом.-- Впрочем, это было бы хорошо для него, а не для повести. -- Значит, большинство голосов в пользу продолжения,-- сказал Безруковский. -- Быть так. Я хотел только узнать -- не утомил ли вас моим рассказом. Итак, извольте слушать окончание. -- Военная хитрость, -- сказал Таз-баши с улыбкой. -- Впрочем, не беспокойтесь. Конец будет непродолжителен. Безруковский взял сигару и стал продолжать свой рассказ.

* * *

Года через два после рассказанного случая мне пришлось по поручению начальства быть в городе С... Исполнив поручение скорее, чем предполагал, я имел время на обратном пути завернуть к одному моему приятелю -- помещику. Так как спешить было нечего, то я охотно принял радушное его приглашение -- провести день-другой в его семействе. Решимость моя вознаграждена была нечаянным открытием. Войдя в кабинет хозяина, я неожиданно увидел знакомую мне картину памятного леса. Верно, удивление очень заметно выразилось на моем лице, потому что приятель мой невольно спросил -- разве я знаю сюжет этой картины? -- И знаю и нет, -- отвечал я ему, не могши оторвать глаз своих от ландшафта. -- Но каким образом эта картина у тебя? Два года назад я видел ее далеко отсюда. -- Тот, кому она принадлежала, вот уж год кончил грустную жизнь свою. -- Упокой, Господи, его душу! -- сказал я, невольно перекрестившись. -- Из твоего участия я заключаю, что ты знал бедного моего родственника А... -- Очень мало, -- отвечал я, и, подумав, что смерть А... разрешила меня от клятвы хранить молчание, я рассказал приятелю моему все подробности нашей встречи. -- Теперь твоя очередь, -- сказал я ему. -- Объясни мне, пожалуйста, всю эту историю. -- Короче и проще ее быть ничего не может, -- отвечал мой приятель. -- А... был сосед по моему имению. Еще в ребячестве мы познакомились; вместе вступили в службу и почти в одно время ее оставили, -- я по делам моего имения, а он по живому своему характеру, для которого всякое принуждение было невыносимо. Исключая этого пункта, А... был человек благородный во всех отношениях. Другие видели только, как он рыскал по полям за зайцами; но мне, как искреннему его приятелю, были известны все прекрасные его действия в отношении не только к своим крестьянам, но решительно ко всем, кто только терпел нужду. Владелец большого имения, он смотрел на золото как на средство золотить жизнь (собственное его выражение), то есть как можно более доставлять удовольствия себе и другим. Года через три холостой своей жизни, он случайно увидел девицу -- прекрасную, умную, дочь одного соседнего помещика -- и влюбился в нее без ума. Он снискал ее взаимность, сделал предложение и получил ее руку. Казалось, все ручалось за продолжительность их счастья -- довольство, молодость и взаимная любовь. Но судьбы небес неисповедимы! Зерно самого этого счастья заключало уже в себе зародыш будущих бедствий. Не люби он так страстно, он все бы с потерей ее рано или поздно нашел утешение. А то самая эта любовь, составлявшая все счастье его жизни, и довела его в последствии до того положения, в котором ты его видел. Но станем продолжать. Ровно через год последовала катастрофа. Желая отпраздновать годовщину своей свадьбы всеми удовольствиями, А... в этот день, между прочим, устроил охоту. Все шло как нельзя лучше. День был чудесный; гости веселы, молодые супруги не могли налюбоваться друг другом. Вот уж мы, исхлопав порядочную долю зарядов, возвращались домой веселые, беззаботные. Там ожидал нас богатый ужин, фейерверк и музыка. А. ехал подле жены, которая, кажется, никогда не была так хороша, как в этот роковой для нее час. Движение разлило румянец на полных щеках; губы горели избытком жизни, глаза были полны неги и удовольствия. Порой долетал до нас звонкий смех ее, вызванный шуткой мужа или проделкой которого-нибудь охотника. Подъезжая к одному косогору, А... предложил жене своей проскакать на гору. Хлыстики взвились, и лошади понеслись во весь карьер. Тут несчастная мысль пришла в голову А... Верно, желая придать более эффекта своему наездничеству, он вздумал разрядить ружье на всем скаку. Но едва только он взвел курок, вдруг лошадь его споткнулась на передние ноги, выстрел грянул -- и прямо в несчастную женщину. Она вскрикнула и пошатнулась. Мы бросились к ней стремглав: кто сдерживал лошадь, кто снимал ее с седла. Осторожно положив ее на траву, мы в ту же минуту послали одного служителя за доктором, а другого в поместье за экипажем. И между тем как посланные понеслись во весь опор, я, по праву родственника, разорвал ее корсаж и старался унять текущую кровь. Надежда спасти несчастную не совсем еще нас оставила. Близость города, а следовательно и пособий, питала эту надежду. Но приезд медика потушил последнюю ее искру. " Заботьтесь больше о живом, -- сказал он с мрачным видом, -- а здесь скоро нужно будет другое что, а не микстура". Эти безнадежные слова раздались как смертный приговор в ушах наших. Вид умирающей женщины, за минуту еще полной жизни и счастья, столь пленительной своею красотою и любезностью, леденил кровь в жилах. Но что было с несчастным А..., невольным убийцей своей жены? Я не найду слов описать его отчаяние. В первые минуты он стоял как окаменелый, опираясь на проклятое орудие убийства. Казалось, он не понимал, что происходило перед его глазами. Но, когда омраченный рассудок несколько возвратил свое действие, первым движением его было ударить ружье о землю, что он сделал с такою силою, что оно разлетелось пополам. Вы видели эти геркулесовские плечи. Придайте к тому порыв отчаяния -- эту нравственную силу, которая иногда поспорит с физическою, -- и вы увидите, что я не преувеличиваю. Тут он бросился к жене своей и схватил ее руку, опущенную на траву. Он силился произнести какие-то слова, но отчаяние душило их в груди, и только невнятные звуки вылетали из его губ. Но зачем распространяться в изображении этой мрачной картины несчастия? Мы схоронили несчастную женщину; целый месяц поочередно сидели у постели больного А... и, смотря на его страдания, не один раз дерзали просить Бога, чтобы он прекратил жизнь его. Но судьбы Божий определили иное. Крепость телесных сил превозмогла жестокую нервическую горячку. А... ожил для новых страданий. Зная религиозное его чувство, мы пригласили одного почтенного священника, который почти два месяца был при А. неотлучно. Он молился с ним на могиле умершей, терпеливо слушал его беспрестанно повторяемые рассказы о прошлом, пользуясь всяким случаем влить в душу его утешения религии. По желанию А..., священник доставил ему книгу с молитвами о усопших. С этих пор у несчастного не было другой молитвы. Часто, встав с постели в глубокую полночь, он уходил в свой кабинет и там читал похоронный канон. Казалось, что эти молитвы, -- трогательное излияние чувств веры и скорби, -- доставляли ему облегчение. По крайней мере, после них он становился спокойнее и забывался сном. Спустя год после потери жены А... продал свое имение, не имея сил жить в местах, бывших свидетелями прежнего его счастья, а сам отправился в небольшую деревню в другой отдаленной губернии. Но, продавая свое поместье, он удержал за собою небольшой участок земли, где он сделался невольным убийцею. Здесь, на самом месте печального события, он построил себе небольшой дом, и каждый год в июле месяце, когда случилось несчастье, он ездил туда с одним преданным ему слугою и проводил несколько дней в тоске и молитвах. В это время он был решительно недоступен, и ваше пребывание у него я считаю особенною жертвою его самоотвержения. Остальное время, как я сказал, он жил в своей деревне, мало заботясь о своем существовании. В прошлом году я получил письмо от его управителя, который писал мне, что барин очень не здоров и просит меня к нему приехать. Я в тот же день собрался в дорогу, спеша застать его в живых. А... действительно был очень болен. Продолжительные страдания мало-помалу истощили этот крепкий состав и приблизили его к давно желанной могиле. Он желал умереть в своем уединении и просил меня быть исполнителем последней его воли. Пригласив того же почтенного священника, который был утешителем его в первые дни несчастья, мы отправились в известную вам пустыню. И здесь-то, недели через две по приезде, напутствованный утешением религии и слезами дружбы, несчастливец тихо угас на моих руках. Последние слова его были: "Наконец, я вижу тебя, мой ангел! Ты исполнила мою просьбу -- пришла за мною -- руководить меня в этом пути. Дай же твою руку и веди меня к общему нашему Отцу и Богу". Придав тело его земле, подле гроба жены, я, согласно с завещанием умершего, выхлопотал позволение выстроить небольшую церковь на месте его пустынного дома. И теперь крестьяне перестали бояться этого места и вместе с священником усердно молятся о успокоении душ Александра и Марии.