Степное чудо. Преображенец.

А матросъ гогочетъ:

– Во-во! До металла и я охочъ. Вонъ и крестикъ… чѣмъ не металлъ? Солдату-то не доспѣло. Проба-то на немъ имѣется?… Дойдетъ до него чередъ, а сначала пощупаемъ мочалу. А ну, помогай, товарищъ…

– Нехорошо! – говоритъ заводской, брови къ носу. – Капиталистовъ мы щупали, а надъ мертвыми ругаться рабочiй человѣкъ не можетъ. И крови рабочiй человѣкъ не любитъ. Не товарищъ я тебѣ по такому дѣлу.

А солдатъ сидитъ-обомлѣлъ, другую цыгарку вертитъ.

– Не това-рищъ!… – кричитъ матросъ, – а какъ винцо пить да денежки дѣлить… – первые?! Другiе за васъ кровяную работу дѣлай? На готовенькое бы только?… Чортъ… да у ней всѣ карманы вырваны!… Ай да солдатъ! Да ты ее еще, можетъ, и…

– Не трожь, живая!! – какъ крикнетъ заводской, не въ себѣ…

За голову схватился – бѣжать!

Будто – чего почудилось! А матросъ ничего, ругается:

– Зайцы-черти! Напакостили да – въ кусты?!.. А ты прямо дѣйствуй! Я мощи вскрывалъ, да не боялся! «Три Святителя» у меня на головѣ, самъ четвертый! Я сейчасъ дознаю, живая она ай мертвая. Жилку такую знаю…

Обругался нехорошимъ словомъ и схватилъ руку женщины…

Тутъ и случилось.

Поднялась рука – полнеба закрыла. Дрогнулъ матросъ и палъ подъ накрывшей его десницей.

Глядитъ солдатъ: что такое… матроса нѣтъ?! И видитъ: растетъ женщина, ноги по всему логу, руки на степь закинулись!…

Встали у солдата волосы дыбомъ, поползъ на-карачкахъ въ степь. И мѣшокъ свой бросилъ.

* * *

А ужъ и ночь на степь пала. Вороньё по мѣстамъ сѣло. Ни зги не видать – темно.

Только совы за мышами шарахаютъ.

Вылезъ бѣсъ изъ болота, постоялъ – послушалъ… И говоритъ:

– Ладно идутъ дѣла! А ну-ка-сь…?

Привалился къ землѣ – и слушаетъ: чу-уть позываетъ-стонетъ, какъ мушка у паука въ тенеткахъ.

– Скоро можно и шапку надѣть… лихо! – думаетъ себѣ бѣсъ.

И давай плясать – гукать! Плясалъ-плясалъ…

– А ну-ка-сь..?

Привалился – и слушаетъ: та-акъ, будто комарикъ чутошный, позываетъ-стонетъ.

Потеръ бѣсъ лапы, шапку изъ-подъ хвоста вытянулъ, на корявую головешку насунулъ – въ походъ собрался. Идетъ – попрыгиваетъ, падалью отъ него порыгиваетъ. А совы такъ вкругъ него и лётаютъ, такъ и шарахаютъ…

Остановился и думаетъ:

– Главное бы дѣло выгорѣло! Пьяница, можетъ, какой пройдетъ, крестъ сыметъ?… А тамъ плевое дѣло – въ болото затащить. Тогда и вся степь наша! Подохъ Гришка-матросъ, дрогнулъ! Вѣрнаго друга потеряли. А ну-ка-съ…?

Припалъ бѣсъ къ кочкѣ – и слушаетъ: та-акъ, вполчуть, ровно травка по вѣтерку позукиваетъ.

– Послѣдняя ее кровь ходитъ… – говоритъ бесъ, язычище до пуза вывалилъ. – Пять минутъ и разговору осталось. Только бы пьянчужка какой набрелъ. Разбойникъ съ нее креста не сыметъ, а пьяница не задумается.

И давай скрозь землю:

Эй, Мишка, иди!

Эй, Гришка, иди!

Васютка, Стешка,

Аксютка, Лешка,

Сысой, Ивашка,

Косая Машка,

Хрипунъ – Костюшка,

Стигней, Настюшка,

Өедулъ, Микитка,

Пахомъ, Улитка,

Вавилка, Прошка,

Ермилъ, Ерошка,

Максимка-Бубень,

Хохолъ изъ Лубенъ,

Дуракъ-Трохимка,

Снохачъ-Яфимка,

Пахабникъ-Пашка,

Блудилка-Дашка…

Всѣхъ степныхъ пьяницъ перебралъ – не слыхать!

Осерчалъ бѣсъ, съ досады подъ хвостъ полѣзъ…

– Вотъ, черти! Съ матери родной сымали, а съ э т о й – чего боятся?! А я-то имъ въ ухи дулъ: мачеха она вамъ лихая!…

Хвостищемъ за ухомъ поскоблилъ – и вспомнилъ:

– Касьяшку-пьяницу помянуть забылъ! Живорѣза-то самаго!..

И давай:

Товарищъ Касьяша,

Варится у насъ каша,

Лежитъ на степѣ падаль,

Златого креста не надо-ль?…

Слушаетъ – не идетъ Касьяшка!

– И чего ее боятся, черти?! Это мнѣ все старый Микола портитъ! Почитай всѣхъ забыли, а его все помнятъ.

И опять, давай:

Товарищъ Касьяша,

Подошла пора наша,

Сымай крестъ съ падали,

Чтобъ всѣ передъ нами падали!…

Слушалъ-слушалъ, да какъ задеретъ хвостъ дудкой… – идетъ!

Да и заерзалъ что-то…

То тѣмъ, то другимъ ухомъ приладится… Скосилъ морду -и говоритъ:

– Твердо чтой-то шагаетъ ноньча..? Я его ходъ знаю…

Слушаетъ: шагаетъ неспѣшно, съ усталью, – топ – топ – топ…

– И каблуки слыхать..?!.. А у него и лаптей-то отродясь не было!…

Слушалъ-слушалъ лопоухiй бѣсъ, а шагъ все ближе…

Сѣлъ на кочку, бѣльма выпучилъ – не пойметъ. А тутъ, будто, какъ вѣтеркомъ пахнуло. Глянулъ – да и присѣлъ-пришибся: старый Микола изъ-подъ зари грозится!

Темное лицо, во все небо. Погрозилъ – и пропалъ зарницей.

Заерзалъ-затрепыхался бѣсъ, крикнулъ:

– Матери твоей чортъ!..

Да какъ лязгнетъ зубомъ, какъ копытами наподдастъ, такъ по деревнямъ всѣ собаки и взвыли. Поджалъ хвостъ да и бухъ въ болото.

* * *

Шелъ съ далекаго края воинъ. Шелъ безъ дорогъ, прямикомъ, черезъ болота да буреломы, оврагами да лѣсами, глубокими снѣгами. Ноги побилъ, порвался, изголодался. Родину шелъ-искалъ. Спуталъ къ ней бѣсъ дороги, завалилъ-завѣялъ, волковъ рыскать на волю выпустилъ. По слуху шелъ, прямикомъ, откуда позываетъ. Шелъ-шелъ, – и не стало слышно. Остановился, какъ на распутьи, поднялъ глаза къ темному небу и помолился:

– Господи!..

Смотритъ – рука на небѣ! Подняла та рука край тучи и показала зόрю. А изъ-подъ зари старый Микола смотритъ…