Такая работа

- Не дело это, отец. Тебе себя надо беречь.

- Э-э, Никеша... Не меня, а дело беречь надо. Посему и с мальчиком занимаюсь. Он у меня уже в пять минут попадает!

- Отец... Не расстраивайся, но пойми, не может он! Если сидеть и напрягаться, то на один час любой в пять минут попасть сможет! А тебя и сейчас среди ночи разбуди, ты секунды отобьешь, как хронометр! Я тоже. Да и Юрий, хоть и не нашей породы.

- Молчи! - Велизарий начал заходиться. - Не смей Юрке все время тыкать про породу! Наш он, потому как на часы отродясь не смотрел!

Челюсть у Велизария задрожала, он отвернулся, часто по-стариковски дыша, как бы поскуливая, но поборол себя, успокоился, посмотрел на Никодима и тихо сказал:

- Никеша, ну ведь могло же быть так, что он Евстропово семя... беспризорник же, родителей не помнит...

Никодим Велизариевич вздохнул, поставил чай на столик и сел рядом.

- Не могло, отец. Да ты и сам понимаешь, что если твой Евстроп и наблудил где в гражданскую, то его сыну, когда Юрка родился, только семнадцать лет могло быть. Откуда ж тогда...

- Никеша, ну, оно-то, конечно, только всякое ж бывает... А я еще вот что подумал, Евстропушка у нас веселый был, может, он и раньше кого огулял, да и сам не знал, что сына заделал.

- Ну, о чем ты, отец... До меня ни один Колотаев за всю жизнь из города не выбирался, если у него и было чего, так у всех на глазах, Седелец - город маленький. Ну, вспомни, была ли у нас тут хоть одна девка, которая...

- Была! Была, Никеша! У нас в семнадцатом один судейский из Петрограда поселился, старый такой был, а жена его постоянно вокруг Евстропа вертелась. А потом они оба сгинули, так вполне могло статься, что она, от Евстропа-то, в себе и увезла!

Никодим Велизариевич уже лет тридцать слушал эту историю и объяснить отцу, что такое практически невероятно, не мог. Старику очень хотелось верить, что Юрий может быть его внучатым племянником.

- А Лешенька... Ну, знаешь, Никеша, сейчас уже новое время, и я не думаю, что будет очень страшно, если он там первое время с брегетом посидит...

- Перестань, отец. Когда меня забрали, часы хорошие уже у всех были. Что ж ты Надькиного мужа на башню с брегетом не посадил, а? Ладно, не расстраивайся. Мне обещали, что в Ленинградском университете на будущий год конкурс объявят. Город большой, кого-нибудь точно найдут.

Никодим замолчал. Он знал, о чем сейчас думает отец: кого бы в городе ни нашли, он уж точно будет не Колотаев. А его, на самом деле, больше волновало другое. На музейную ставку в четыреста рублей сейчас никто из молодых уже не пойдет.

При старике Архипе, правда, был случай, когда в Седельце надолго задержался отставной солдат Вася Веселый. Он возвращался из Парижа с полным ранцем каких-то французских диковин и поселился у одной из седелецких солдаток, своего мужа так и не дождавшейся. Когда сын Архипа, Зенон, слег в лихорадке, он пришел к Колотаевым и предложил себя в помощь на башне. Он вроде бы пришелся ко двору, но через несколько лет, когда настало время малому Евлампию встать на жалованье, чиновники стали с этим тянуть, говоря, что есть Вася, который и так от Государя пенсион получает.

Однажды утром Васю Веселого нашли в канаве избитого до полусмерти. Бабы говорили, что это работа зеноновых дружков, но никто так и не признался. Вася после того три недели харкал и ходил кровью, а потом собрал котомку и ушел в Петербург. Его подруга подалась было за ним, но через какое-то время вернулась одна, ни с кем ни о чем не разговаривала, очень скоро зачахла и умерла. Говорили, что Вася побирался на Сенатской площади, а в декабре 1825-го увидел среди бунтовщиков своего полковника. С пьяной удали он пристроился к родному полку, а потом был схвачен и запорот шомполами.

Раздался телефонный звонок. Никодим Велизариевич потянулся к трубке и услышал захлебывающийся от восторга голос Лешки:

- Дед, быстро иди сюда! И Велизария возьми... Хотя нет, с ним быстро не получится!

- Что у вас там стряслось?

- Да ничего, дед, ничего! Сюрприз это, да еще какой! Ну, давай, давай, не пожалеешь, ей-Богу!

Никодим Велизариевич недовольно поморщился:

- Алексей, я, между прочим, устал и на ваши игры совершенно не настроен.

- Дед, ну, правда, не пожалеешь! Я когда-нибудь тебе врал?

Чертыхаясь про себя и глядя на задремавшего отца, Никодим Велизариевич прошлепал на кухню к Капитолине.

- Слушай, там чего-то у них случилось, Лешка зовет. Я на полчасика схожу, проветрюсь.

- Сходи-сходи. Только позвони оттуда, чтоб я не волновалась, - Капитолина отряхнула руки от муки, - а Алеше скажи, что я оладьи с яблоками делаю. Да, зонт не забудь, там, говорят, дождик будет.

Закат еще только собирался, но с восточной стороны и впрямь двигалась туча. Народ, как обычно, стекался на площадь, а перед ратушей стоял маленький автобус с желтыми питерскими номерами. За рулем сидел водитель, с интересом проводивший глазами Никодима Велизариевича.

Лешка встретил его в самом низу и буквально за руку потащил наверх. В рабочей комнате слышались голоса, и когда Никодим Велизариевич, справляясь с одышкой, поднялся на последнюю спираль, его взору предстали несколько гостей. Кроме Юрия и Лешкиной Татьяны у обратного циферблата сидел хорошо одетый седой мужчина с улыбающейся пожилой дамой, а с ними непонятного вида пацан с серьгой в ухе.

Седой встал, сделал шаг навстречу, протянул ему руку и сказал, как-то очень аккуратно выговаривая слова:

- Здравствуйте, уважаемый Никодим Велизариевич. Получается так, что я ваш кузен. Мое имя Джереми Колт, по-русски Еремей. Еремей Евстропович Колотаев. Познакомьтесь, пожалуйста, это моя жена Виктория, а это внук Патрик. Если вам будет угодно - Патрикей Куприянович.

Никодим Велизариевич молча сел. Под ложечкой неприятно засосало, он потянулся в карман за валидолом, и Лешка сразу подскочил к нему:

- Сейчас, дед, погоди, я водички дам. Да не волнуйся ты так. Ч-черт, ну я не хотел тебя предупреждать, думал, сюрприз. Классно-то как, а?

Никодим Велизариевич только махнул рукой, переводя глаза с мужчины на мальчишку и обратно. Все мысли вылетели из головы, крутилось только одно слово "дожили". Помолчав еще какое-то время, он встретился глазами с Юрием, который сразу же хмыкнул и потянулся к минутной стрелке. Понимая, что молчать дальше уже просто неприлично, он встал и, прокашлявшись, спросил: