Русь (Часть 3)

И выходило так, что иностранного народ не понимает, а на грубое Дмитрий Ильич неспо-собен.

Опять - круг.

Потом стоило только развить эту мысль о воздействии на мужиков, как сейчас же по обык-новению вылезали вопросы:

- А имею ли я на это право? Не судебное, глупое право, а внутреннее, говорил Дмитрий Ильич, садясь на пень срезанного мужиками дерева.

- Да, но в свою очередь я имею же, наконец, право защищать себя, свое существование на земле? - говорил он кому-то, для убедительности приставив палец к средней пуговице тужур-ки.

Но тут он вспоминал, что он находится в полосе новой жизни, в перерожденном состоянии, а перерожденное состояние как-то молчало об этом праве и, по-видимому, скорее склонялось к отрицательному ответу.

- Если подсчитать всю цепь наследственных грехов, какие я несу на себе против них, - говорил Митенька, задумчиво глядя в землю перед собой, - то эта кража деревьев окажется такой... таким вздором, о котором стыдно даже и говорить.

Было ясно, что против мужиков он оказывался совершенно бессилен, так как они имели право расширять и улучшать свое положение на его счет, а он не имел права даже защищать свое собственное существование.

И оставалось только сидеть, молчать и не подавать признаков жизни жизни скверной, преступной, - если принять в соображение всю цепь наследственных грехов, какие он нес в себе против них. И всецело положиться на время и на их милость и быть благодарным им, если они позволят вообще-то существовать ему на земле.

Митрофан, оставшийся без направляющей руки, ничего не делал, хотя, как всегда, сохранял вид делающего. Он ходил по двору, искал что-то, разгребал ногой щепки и все поглядывал на окна, как бы оттуда ожидая источника для направления его энергии.

Но источник ничем себя не обнаруживал, и у Митрофана не было чувства раскаяния от своего безделья, так как не он был виноват в нем, а хозяин, который не заставляет его делать что нужно.

Все это было так трудно, так все расползалось, что в один из моментов упадка духа Митень-ка решил поехать к одному человеку, крепкому верой во внутреннее - именно к графине Юлии, в ее монастырь или усадьбу, и подкрепиться ее одобрениями и верой.

XXXII

Графиня Юлия принадлежала к тому разряду светских женщин, которые с тонким изящест-вом наружности соединяют глубину и тонкость души, боящейся всего грубого и слишком земного.

Тонкость и глубина ее души не дали ей возможности пользоваться супружеским счастьем, товарищем в котором она имела гвардейского полковника, полнокровного мужчину с большими усами и хриплым басом. Полковник грубо поставил перед ней слишком ясные супружеские обязанности, в то время как ее душа питала отвращение и боязнь ко всему ясному, т. е. прими-тивному и упрощенному.

Когда полковник умер, она получила свободу. Но ее жизнь опять осталась несчастной благодаря той же глубине души. Она растерялась от своих внутренних богатств, не зная, куда деть и тонкость и глубину душевную.

Большинство мужчин отличались отсутствием тонкости и смотрели на дело слишком просто, когда подходили к ней. Они думали, что если перед ними молодая интересная вдова, то ей хочется того-то и того-то.

Вполне может быть, что ей хотелось того-то и того-то, но не в тех формах и не с тем подхо-дом, на какие они были способны. Они забывали одно что главное в ней было - ее душа, стоящая как бы на грани здешнего и потустороннего мира, а тело - второстепенное. Они же прямо хватались за второстепенное.

Сидя иногда в лунные ночи у раскрытого окна, в которое видна была часть сада с аллеей, - темной с одной стороны и освещенной призрачным светом месяца с другой, - она, опустив руки, с грустью смотрела перед собой, и у нее на глазах выступали слезы. Графиня Юлия чувствовала, что она еще молода, хороша, что она со всей своей глубиной и утонченностью предназначена к иной жизни, вне грубой оболочки реальной действительности, с которой бы, собственно, не следавало иметь никакого соприкосновения, чтобы остаться совсем чистой.

Она была несчастна и бедна от внутреннего богатства своего. И одно время она срывалась и набрасывалась на выезды с их светским легкомыслием и тонкой игрой страсти, которой она боя-лась вполне отдаться. В другое время пробиралась ночью в свою образную, где иногда в нижней юбке при свете восковой свечи простаивала до утра на коленях перед суровыми темными лика-ми святых на древних иконах.

И вот один раз случай привел ее, как ей казалось, к тому успокоению, в котором она нахо-дилась теперь.

Недалеко от ее имения был священник, совсем не похожий на обыкновенных священников. К нему отовсюду стекался народ, чтобы получить утоление своей мятущейся, ищущей, жажду-щей душе.

Его имя стало известно в народе больше, чем имена епископов. И целые вереницы истомле-нного душевно и телесно люда, с котомками, с палочками, с малыми детьми, пробирались сюда за много верст. И, добираясь к храму, складывали свои убогие сумки и мешочки у недостроен-ной ограды нового большого храма с одной мыслью увидеть батюшку о. Георгия и рассказать ему свое душевное горе.

На одном из интимных вечеров графини Юлии во время ее вдовства все решили поехать туда, к этому необыкновенному человеку, к которому так стремился простой народ, и самим посмотреть, в чем там дело.

И ровно через месяц после этой поездки графиня Юлия Дмитриевна надела свои черные одежды, перестала быть графиней, а стала называться просто сестрой Юлией.

XXXIII

Когда Митенька Воейков подъехал к графскому дому, сестры Юлии не оказалось дома. Ему сказали, что она поехала к вечерне в монастырь.

Он поехал туда. Еще издали завиднелись в зелени елок и сосен белые стены женского мона-стыря. Блестел крест небольшой колоколенки, и прятались в деревьях домики келий с тесовыми крышами и белыми трубами.

А когда он въехал в лес, где было прохладно, его сразу охватила какая-то вековая тишина. Он нарочно пустил лошадь шагом и смотрел на белевшую вдали по дороге, меж двух стен тем-ных елей, монастырскую ограду и святые ворота с образом над ними.

Когда Митенька Воейков спросил у проходившей по двору с ключами рябой после оспы монашенки, где сестра Юлия, - монашенка, низко поклонившись, сказала, что ее нет: она заезжала сюда только слушать акафист, а потом поехала к вечерне к о. Георгию.