Под гнетом страсти

— До свиданья, мой друг, благодарю вас за пожелание, только… едва ли оно исполнится, — грустно добавила она, — будьте здоровы и… забудьте меня.

— Никогда, никогда я не забуду вас! — горячо воскликнул молодой человек и, заметив задумчивое, печальное выражение ее лица, уже тревожно спросил:

— Вы несчастливы, Анжелика Сигизмундовна, но мне кажется… я слышал, что вы выходите за…

— Не спрашивайте меня, — быстро перебила она его, наскоро пожала ему руку и прошла мимо.

Он несколько секунд смотрел ей вслед. Две крупные слезы выступили на его глазах… Он махнул рукой и уехал. Елен, вернувшись с прогулки, застала всех в странном расположении духа: Владимир сидел запершись в кабинете, Анжелика с бледным, застывшим лицом была похожа на статую; Лора лежала в постели и не хотела ни с кем говорить, а графиня ходила по комнате скорыми шагами.

XXVI

АМУР И ПСИХЕЯ

Когда через неделю явился Облонский, Анжелика как-то машинально и рассеянно проговорила слова, которые должны были на всю жизнь связать ее с князем. В тот же день все Ладомирские ехали на вечер к Вельским, где молодежь участвовала в живых картинах.

Приехав туда, Анжелика поздоровалась с хозяевами и прямо прошла в комнату, назначенную уборной для нее и Лизы Горловой.

Лиза участвовала в спектакле, после которого должны были быть живые картины.

Анжелике в этот день совсем было не до того.

Ей хотелось уйти подальше от всех этих людей, остаться одной со своим новым несчастьем.

Навсегда, навсегда был потерян для нее Владимир! Она решилась сейчас же после свадьбы ехать за границу. Спектакль кончился. Уже прошли две живые картины, а Анжелика еще не начинала одеваться.

В комнату поспешно вошла княгиня Вельская.

— Представьте себе, милочка, барон прислал мне только что записку, что он никак не может приехать, — сказала она, — так что мы упросили графа Ладомирского участвовать в вашей картине. Да одевайтесь же, вам ведь скоро выходить!

Княгиня ушла.

Анжелика была поражена: они с Владимиром будут изображать Амура и Психею! Что за горькая ирония судьбы!

Она стала одеваться, надела греческий костюм Психеи, который не только что открывал ее плечи и шею, но и обрисовывал всю ее стройную фигуру.

Она подошла к зеркалу и вздрогнула.

Как она волшебно была хороша в этом костюме, с маленькими крылышками за спиною. Мягкие складки белого кашемира красиво облегали ее формы, маленькие ножки были совершенно на виду.

В комнату заглянула Мери Михайловская.

— Вам идти! — сказала она.

Анжелика вышла на сцену.

Занавес был спущен. Две свечи горели на полу. Сцена была пуста, только посредине помещался пьедестал.

Несколько человек стояло вокруг.

Граф Владимир, в белом греческом плаще, подошел к ней.

Ей казалось все это сном.

Ее поставили на пьедестал.

Рядом с ней на коленях стал Владимир и обнял ее. Она вздрогнула, очнулась и слегка отшатнулась от него.

— Ближе, ближе станьте, — сказал князь Вельский, — так нельзя.

Анжелика придвинулась к графу и замерла.

Оба они забыли весь мир, смутно слышали шепот, восторги окружающих, потом кто-то сказал, чтобы они не сходили с пьедестала тотчас как опустится занавес, потому что, наверное, потребуются повторения.

Наконец занавес поднялся.

Они не слыхали взрыва рукоплесканий, криков восторга, не видали ревнивых взглядов Облонского, сидевшего в первом ряду. Они видели и чувствовали только близость друг друга.

Занавес опустили.

На сцене не было никого и было почти темно.

Анжелика зашаталась и склонилась к Владимиру. Он поднялся с колен, поддерживая ее. Взоры их встретились, и губы как-то сами собой слились в долгом, страстном поцелуе.

Через мгновение он стоял в прежней позе, с трудом поддерживая Анжелику, бывшую почти без сознания.

Занавес поднялся на минуту, и затем Владимир на руках унес Анжелику в ее уборную.

Все занялись следующей картиной: "Четыре времени года", и они снова остались одни.

Он положил ее в кресло и опустился перед ней на колени, покрывая порывистыми, горячими поцелуями ее руки.

Она пришла в себя и поднялась с кресла.

Он вскочил с колен и стал перед ней, глядя на нее безумным взглядом.

Она подошла к нему совсем близко.

— Я люблю вас, граф… люблю больше жизни. С вами жизнь, счастье, без вас — смерть и мрак, а между тем…

Голос ее, до сих пор твердый, прервался.

— Нам нужно расстаться и навсегда — мы оба не свободны.

— Анжелика! — с отчаянием воскликнул он. — Зачем, зачем вы…

— Все равно, — перебила она, — вы были не свободны, все равно вы должны жениться на Елен.

Она остановилась, с трудом переводя дыхание.

— Прощайте, Владимир Николаевич. Я больше не вернусь в ваш дом, поеду к Горловым, потороплю со свадьбой.

Он не дал ей договорить. Она была в его объятиях.

— Никогда, никогда, — повторял он между страстными ласками и поцелуями, — ты не будешь принадлежать другому, ты моя, моя, несмотря на все препятствия.

— Володя… нельзя… — слабо протестовала она, а между тем отдавалась его ласкам, отвечала на его поцелуи, чувствовала неразрывную связь, образовавшуюся между ними, расторгнуть которую могла одна смерть.

Она пугалась его страсти, старалась успокоить его. Каждую минуту мог кто-нибудь войти.

Наконец она вырвалась от него, и едва он успел уйти, как в комнату вошел князь Облонский и остановился пораженный.

Анжелика с матовой бледностью истомы на лице, с пылающими глазами и полуоткрытыми, пересохшими губами казалась воплощением какой-то дикой страсти.

— Анжелика, что с вами? — медленно спросил он, всматриваясь в нее.

С трудом подавляя свое волнение, она строго взглянула на него.

— Как вы смели войти без позволения? — резко спросила она.

— Простите… — прошептал он, забывая свои подозрения под обаянием ее красоты.

Он сделал было шаг к ней.

Она быстрым, повелительным движением руки указала ему на дверь.

— Sortez, prince [Выйдите, князь (франц.)].

В голосе ее звучала бесповоротная решимость.

Он вышел.

Она упала на колени и зарыдала.

Это были рыданья счастья, облегчившие ее наболевшую душу.

Успокоившись и переодевшись, она объявила, что едет домой, так как чувствует себя нездоровой.

На другой день Анжелика опять сказалась больной и не выходила.

Она думала, что обманывает, а между тем, она действительно была больна, если не физически, то нравственно.

Владимир испытывал почти то же самое.

После первого порыва счастья, охватившего их при мысли, что они любят друг друга, настали минуты мучительного сомненья и страха перед будущим.

Это будущее их обоих тревожило.

Оба связанные, хотя искусственно, но крепко, в глазах света с посторонними, чуждыми им лицами, они вдруг увидали самих себя связанными друг с другом нравственно до гроба.

Надо было порвать эти посторонние, препятствующие их счастью путы.

Граф Владимир, с его светлым умом и сильным характером, — черты, которыми наградила и за которые полюбила его Анжелика, к утру другого дня уже все обдумал, решил и твердо шел навстречу приближающейся жизненной грозе, предвкушая заранее чистую атмосферу счастья, покупаемую предстоящей бурей.

Нельзя сказать, чтобы это досталось ему без мучительно проведенных часов.

Вечером Анжелика вышла из своей комнаты и, войдя в гостиную, остановилась на пороге.

На кресле у окна сидел граф Владимир.

Увидя ее, он быстро встал и пошел к ней навстречу. Заметив, что она с трудом держится на ногах от волнения, он бережно довел ее до кресла и сел против нее.

Молодая девушка с невероятным усилием воли поборола свое волнение и почти спокойным голосом произнесла:

— Владимир Николаевич, нам нужно поговорить о том…

Она остановилась на минуту.