Помощник китайца

- Пошли?

Мы вышли на улицу и сняли со стены ружья, надели лыжи. Ремешки креплений я завязывал на ощупь, потому что было темно.

- Стемнело, что ли?

На небе снова плясали звезды, ковш Большой Медведицы был перевернут над темной тайгой, и только светились красноватые угли догоревшего костра.

- Я ж лампу задувал - светло, вроде, было.

- Ну. Я сам хотел задуть, а тут ты задул.

Колька вынул часы на веревочке и посветил спичкой.

- Вроде, восемь без десяти. Это как понимать?

- Может, затмение солнечное.

- Да ну на хрен, какое затмение. Ты еще чего-нибудь придумай.

Думай - не думай, все равно ничего не понятно. Я ощутил свою оторванность от всего стабильного, решенного. Спросить даже не у кого, что, мол, такое произошло, объясните, пожалуйста. Нет телевизора, который успокоил бы и поставил все на свои места.

За спиной темный склон, поросший кедрачом, впереди замороженная долина. Горы. Все вверх - вниз, вверх - вниз, места ровного нету. Вернется лето, хорошо бы забраться в верховье Баян-суу, там такие поляны богатые, зверя море просто.

- Чего думать, пошли все равно, а то не дойдем сегодня до Ташту-Коля. Мне не терпелось посмотреть, есть там маралы или нет. - По реке идти и ночью можно, не заблудимся.

- Ну, пошли.

Второй раз рассвело довольно быстро, наверное, действительно было затмение, а впрочем, какая разница, затмение - не затмение. Мы поднимались вверх по замерзшей реке, по очереди протаптывая лыжню. Потом пошли вдоль ручья и вылезли в гольцы. Встало солнце.

Наверху снег был плотный, спрессованный ветром, покрытый сверху тонким слоем невесомых снежинок, скрадывающих звук наших шагов. Идти было легко, только глаза уставали от слишком яркого света. Языки леса, тянущиеся по логам, остались в стороне и позади, а перед глазами были только снег и небо. Белый снег и синее небо.

Часа через два мне показалось, что я оглох, захотелось поговорить. Мы присели на рюкзаки и стали перекуривать.

- Видишь куст? Сколько до него? - спросил Колька.

- Метров двести.

- И мне кажется, метров двести, двести пятьдесят. Карабин проверю.

Я стал смотреть в бинокль на эти три тонкие веточки, они одни только и торчали на всем пространстве, которое можно было охватить взглядом. Около кустика взметнулась белая пыль, а выстрела было не слышно. Звук потонул среди мороза и снега.

- В самое основание.

- Ну и хорошо, а то я вчера, когда с горы катился, о кедрушку стволом задел. Думал, мушка сбилась.

- Выстрела совсем не слышно было. - Я убрал бинокль в чехол.

- Ага, так и оглохнуть можно. Хоть сам с собой разговаривай. После Москвы, поди, совсем тяжело?

- Да привык уже.

- Вот скажи, парень, какая нас нелегкая потянула тараканиться в эту Ташту, а? Два дурака взяли и поперлись. Никому ж не надо это. Ладно бы мы деньги за это большие получали, а то просто так ходим, хреном груши околачиваем.

Колька, сам себе удивляясь, покачал головой.

- Я-то ладно, у меня с детства соображалка плохо работала, а вот ты, да? - в институте учился, деньги хорошие получал, говоришь. Я, правда, тоже в лесхозе хорошо зарабатывал. Ну ладно, - и вот мы таскаемся с тобой не за хрен собачий по морозу. Иногда же сил-то не остается, а премся как заведенные. То есть не просто фигней маемся, а самым что ни на есть старательным образом. Вот так!

Докурили, стали надевать рюкзаки.

- Нет, Серега, ты все-таки мне скажи, - а ведь, если бы нас заставляли это делать, ведь ни за что бы не стали. Так?

- Это точно. Наверное, поэтому и нравится, что никто не заставляет.

- Это, Серега, знаешь, - это вот есть обычные дураки, а есть поперечные. Вот мы с тобой поперечные дураки. Оба два. Но зато, знаешь, что я тебе скажу? Что мне кажется, который человек вот так вот сознает, что фигней мается, то он хоть сильно важным себя не считает, не выпендривается.

Во, какой вывод! Сейчас Кольку прямо в монастырь можно отправлять Дзен преподавать. Лекцию доступным языком читать о пользе неделания. У-вэй, по-моему, называется.

Впереди, километрах в семи, вершинка, на ней небольшой скальничек, как сосок. Эту вершинку надо обогнуть слева, а потом начнется долгий спуск сначала к безымянной речушке, а потом в долину Ташту-Коля. Избушки там нет, но зато мы еще с осени приметили стоящие в круг камни, под которыми хорошо ночевать.

Оттуда до дома дня три еще топать. А потом из дома опять куда-нибудь в Паштапкысуу или в Ойюк. Час за часом, шаг за шагом с удовольствием пожирать пространство. Молча, механически перебирая лыжами. Беззвучно шевеля губами или разговаривая с Колькой на перекурах. Интересно, сумею ли так продержаться лет двадцать-двадцать пять?

Да и стоит ли держаться? Иногда так задумаешься и не знаешь - стоит или не стоит. Вроде, ничего сложного нет, занятия все приятные такие - кругом природа, люди тоже приличные окружают, питание здоровое. А только тоска иногда какая-то, видно, от нее зубами скриплю по ночам. Осенью даже проверку устроил насчет того, стоит ли держаться.

Мы ружья в конторе в сейфе храним, под замком. В этом же сейфе казенные карабины стоят, и наган старый лежит, никому не нужный. В тайгу с револьвером ездить - только народ смешить, да и патронов к нему одна пачка всего. Но в руке его подержать приятно, пощелкать курком. Я как-то вот так сидел, сидел, щелкал, а потом вспомнил фильм "Охотник на оленей", вставил один патрон. Соотношение, конечно, не совсем правильное для чистого эксперимента - один к семи, но мне показалось, что и так сойдет.

Интересно следить за тем, как твои собственные руки вставляют желтый патрон в гнездо, закрывают крышечку барабана. Потом надо прокрутить барабан, и чур не подглядывать. В окне видно, как возле конторы стоит корова, пережевывает жвачку и ни о чем не думает. Я тоже ни о чем не думал, просто щелкнул, приставив револьвер к своей голове.

Вышло, что с вероятностью один к семи я необходим для дальнейшей жизни. Поэтому не нужно постоянно загружать себя всякими глупыми мыслями, а нужно спокойно идти в сторону Ташту-Коля, двигать лыжами, шевелить потрескавшимися губами, одним словом - держаться.

* * *

Мы с Чарльзом сидим с пивом на деревянной скамеечке прямо возле входа на станцию "Университет". Я в отпуске, но у меня уже лежит в кармане билет до Бийска - через неделю поеду. За три недели город утомил меня, а может быть, не город утомил, а безделье.

Чарльз по старой своей привычке закидывает ногу на ногу по-американски. У него при этом становится очень независимый вид.

- Мне нравится так сидеть и смотреть на людей, которые проходят. Они все такие разные. Это, может быть, даже интереснее, чем кино. Я говорил тебе, что пишу книгу? И вот, я хочу, чтобы там были разные люди. Понимаешь?

- Да.

- Но у меня это не получается. Хотя это не так. В Германии я вижу одни люди, в России - другие. И еще за эти года, пока я знаю, люди очень изменились в России, стала другая одежда и прочее. Я вижу это, но в книге они как-то одинаковые.

- Наверное, ты, Чарли, слишком хороший писатель и видишь людей насквозь. Поэтому и одинаковые. Прислал бы хоть почитать.

- О, это обязательно. Но ты шутишь, что я хороший писатель. Совсем нет.

Интересно, дописал ли свою книжку диссидент Сюй или у него тоже не получается?

- Чарли, а я переменился, как тебе кажется?

- Нет. Нет, ха-ха, ты такой же славный парень, как и был. Только лучше одет. Раньше девушки на тебя меньше смотрели, теперь они меньше смотрят на меня.

- Значит, теперь я больше на иностранца похож, да?

Я тоже закидываю ногу по-американски, как Чарльз. Но так я чувствую себя неуютно. Чарльз улыбается и вздыхает:

- Лилка звонит мне каждый день. Она боится, что в Москве я буду дружить с другими девушками. Я не знаю, что надо ей сказать, чтобы успокоить, чтобы она не стала волноваться. Я придумываю все время, что сказать. Настоящий муж.